– Девка твоя пусть тоже молчит. А лучше, если вообще забудет про все. Нам ведь не нужны проблемы?
Не нужны.
– Смотри, раскроешь рот про этого, узнают и про Олега.
Это понятно. Но оставался один вопрос, который беспокоил Семена куда сильнее угроз.
– А Варенька? С нею что?
– Найду и разберусь.
А оказалось, в этом нет нужды. Случайный репортаж, знакомое лицо и вместо облегчения – убийца мертва – необъяснимая тоска.
Он не позволил снять платье, сказал:
– Ты в нем красивая, как будто из сказки. Ты любишь сказки?
Марина кивнула.
– Они все заканчиваются хорошо. Они жили долго и счастливо… на самом деле ложь, – ее похититель сидел на кровати и смотрел на Марину. Любовался. И в глазах его собственное отражение казалось прекрасным. Почти таким же прекрасным, как и в зеркале.
Что с ней происходит? Нужно бежать.
Нужно что-то сделать, но… она просто сидела. Слушала.
– На самом деле, когда заканчиваются приключения, героям быстро становится скучно.
Он симпатичный. И ласковый. И украл ее, потому что хотел спасти. Он сам рассказал Марине о том, что убил кого-то, чтобы ее спасти.
Это любовь? Если так, то он любит ее сильнее, чем кто бы то ни было прежде. И платье купил.
– Время идет. Привязанности слабеют. Гниют, как нитки на старой одежде, и вот уже она трещит по швам… главное, не пропустить момент, когда дыра появится.
– Чтобы зашить?
Собственный голос похож на шелест.
– Нет, милая, чтобы разорвать. Раз и навсегда. А когда умрет старое, появится новое. Например, ты. Навеки вместе? – спросил он. Когда успел оказаться здесь? Сидя на коленях, заглядывает в глаза. Протягивает коробочку алого бархата. Просит: – Открой.
Ткань сухая. Синтетически-жесткая. Колется. А замочек не поддается. Случайное прикосновение к его пальцам обжигает.
Нет! Не поддавайся.
Да. Ты же этого хотела. Чтобы любовь и до гроба. Чтобы кольцо полыхало холодной радугой в мягкой пасти шкатулки.
– Это тебе.
– Спасибо, – Марина надела кольцо и, преодолев отвращение, коснулась щеки похитителя. Какой же он горячий. Не заболел ли?
– Тебе ведь нравится, правда? Мне очень хотелось, чтобы оно тебе понравилось. Теперь мы вместе, да?
У него, все еще стоящего на коленях перед Мариной, глаза цвета мутного городского льда. И в них такая боль, которую описать невозможно. Сжимается сердце. Сжимается его рука на ее колене, сгребая хрупкую ткань в горсть.
Он… он хороший. Он не сделал ничего дурного. Он спас Марину от тех, других. А что убил… она же не видела, чтобы он убивал, и, значит… значит, этого не было. Ничего не было.
– Совсем скоро мы уедем. Ты и я. Я и ты.
– Сегодня?
– Не знаю. Орел или решка? – Серебряная монета взлетела с его ладони и, упав, потерялась в складках Марининой юбки.
Все-таки он немного сумасшедший, если гадает, вместо того чтобы просто принять решение.
Прижали нас возле Канзас-сити. Владелец ли кемпинга нас сдал или обслуга – не знаю. Знаю, что однажды вечером в дверь постучали и потребовали открыть.
Простите, мистер, мне тяжело говорить. И тяжело вспоминать.
Стрельба началась почти сразу. Я думаю, что они очень не хотели упускать нас и поэтому решили, что лучше мертвый, чем живой. Но Клайд каким-то чудом подогнал машину к станции, и у нас с Баком появился шанс выбраться.
– Беги! – крикнул Бак, выталкивая меня из дверей. Следом поверх головы загрохотали выстрелы. А потом и они смолкли: Бак побежал за мной.
Вдруг стало очень тихо.
Я слышала свои шаги и дыхание Бака. Я слышала щелчки затворов и шипение горячей гильзы, упавшей в лужу. Я слышала скрежет взводимого курка.
И выстрел.
Один-единственный выстрел, отобравший у меня последнее, ради чего оставалось жить. Бак упал. Я закричала и кинулась к нему. Мне было плевать, что я сама стала мишенью…
Я подняла его, потащила к машине, уговаривая, что уже недалеко, умоляя Господа дать еще немного времени.
Вышло. Мы дошли. Я втащила Бака в автомобиль, села рядом, обняла, прижимая его голову к груди, уверенная, что сейчас по машине откроют огонь, и снова угадала.
Стекло разлетелось вдребезги. Стало вдруг горячо, особенно справа. В глазах потемнело, а по лицу хлынула кровь. Но я не чувствовала боли, я просто испугалась, решив, что вытекают глаза.
– Мои глаза! – закричала я.
Никто меня не слышал.
Вот выстрелы прекратились, машина набрала разгон, и мы снова вырвались из ловушки.
О последующих днях я могу сказать одно: непрекращающаяся адская пытка. Я не могла спать – страх потерять Бака сковывал меня. Я не могла есть – пища была последним, о чем мне сейчас думалось, я просто давилась ею.
Растянувшаяся агония закончилась под Декстером.
В тот вечер, на закате, Клайд с Бонни отправились в соседний городок за едой. Им удалось добыть жареной курицы, но я не могла даже смотреть на еду. И Бак это заметил.
– Малыш, какой мне смысл есть и поправляться, если ты собралась уморить себя голодом? Я стараюсь выздороветь только ради тебя – если ты умрешь, то и я не поправлюсь. Не будь тебя рядом, я бы давно отправился на тот свет. Я живу на этом свете ради тебя!
Точно так же я жила ради него. Той ночью я снова легла на заднее сиденье, обняв Бака. Он ворочался и то и дело пытался сорвать повязку с головы, а иногда начинал ногтями ковырять рану. Тогда я хватала его за руку и уговаривала потерпеть.
У самой очень болели глаза; лекарство капала почти ежеминутно. Я чувствовала, насколько они сухие и распухли. В них все еще были крупицы раздробленного стекла; в одном зрачке застрял осколок. Бонни и Клайд поочередно пытались вытащить его, но не выходило.
Морщитесь, мистер? Да, теперь я понимаю, насколько ужасно все это было, но тогда я понимала лишь одно – Бак умирает.
Но все-таки под утро мне удалось задремать. Проснулась я, когда Бак пошевелился, протянув руку к пистолету. Он что-то говорил о солдатах, которые нас окружили. Я поняла, что Баку стало хуже: начался бред. Бак был горячим, а пульс почти не ощущался. Я хотела кого-нибудь позвать, но тут раздался крик Клайда:
– Берегись!
Схватив винтовки, они с Джонсом ринулись к машине и открыли огонь. Свинцовая очередь прошлась по автомобилю; стекло разбилось. Я перевернула Бака, уложив на подушку меж сиденьями, и закрыла его собой, чтобы защитить от пуль и осколков.