– А что означают подснежники? – спросила я. Дебри дебрями, но, сдается мне, все очень даже логично. И в моем букете записка была.
– Надежду. Когда Элла получила первый букет?
Гошка дернулся, но ответил.
– Неделю назад. Больше. В тот день, когда Запольского взяли, точно помню. Мы еще поспорили, а тут эти цветы приносят. Она решила, будто от меня.
– Какие цветы?
– Откуда ж мне знать. Я – не ботаник. Цветы как цветы. Обыкновенные. И не слишком красивые. Эллочка розы любила. А эти… На полевые похожи. Потом через день приносили. Значит, моя девочка стала жертвой ненормального?
– Похоже на то, – согласился Пыляев.
– А ты знал и молчал?! Ты – мой друг, и не предупредил!
– Да ничего я не знал! – взорвался Дамиан. – Клянусь! Когда тебя отмазывать начал, тогда и узнал!
Гошик поверил. Вздохнул. Посмотрел на меня. Снова вздохнул, надо же, как он нервничает. Его всегда руки выдавали: то ручку вертит, то платок мнет, то, как сейчас, бумажку терзает. Из-за Эллы? Или боится, что на него еще три трупа повесят?
– А ее зачем притащил? – Благоверный наконец соизволил высказаться.
– У нас проблема.
– Знаю.
– Нет, не знаешь. Сегодня Машка получила букет.
– Поздравляю, – буркнул Гошик. – Наконец хоть кто-то на нее внимание обратил. И года не прошло.
– Ты что? Не слышал? Он же всем букеты шлет. Сначала букет, а потом пуля в голову! Этого хочешь?
– Пускай в милицию обратится. Я при чем?
– Ни при чем, – тихо ответил Пыляев. – Ты, Гера, у нас всегда ни при чем. Всю жизнь.
– Демка, ты зарываешься!
– Кто ж тебе еще правду скажет? Мамочка твоя, которая до сих пор на каждую твою пакость оправдание находит?
– Маму не трогай! Если бы не я, где бы ты был? А? Ты ж у нас классический неудачник! – От злости Баюн побелел. Ноздри его раздувались, как у породистого коня в предвкушении скачки, а глаза метали молнии. Пыляев же, напротив, оставался спокоен. Даже улыбался. А я… Я не знала, куда мне спрятаться. Они в жизни не ссорились, во всяком случае, я не могу ни одного случая припомнить, и вот нате, пожалуйста, дожили. Буравят друг друга взглядом, того и гляди драться начнут.
– Маш, у меня в борсетке лекарство, – вдруг попросил Димка. – Принеси, пожалуйста, если тебе не сложно.
Ну конечно, не сложно. Сей же миг!
Не получилось. Во-первых, борсетка нашлась не сразу. Во-вторых, согласно закону подлости, лекарства в ней не оказалось. В-третьих, таблеток не было ни в ящиках стола, ни в карманах куртки. Таблеток вообще не было.
Потому что…
Потому что – это предлог. Я мешала выяснять отношения, суровый мужской разговор не предполагает присутствия женщины. Или дело именно в конкретной женщине? Во мне? Я и додумать не успела, как Пыляев вернулся. Хмурый и злой, как тысяча чертей. Рухнул в свое кресло и уткнул нос в монитор. А у меня из головы не шло: о чем же таком они говорили? Мысль зудела, точно назойливая мошка, и мешала работать. Да и вообще какая работа, если меня убить собираются?
И убьют, потому что никому: ни милиции, ни Гошику, ни уж тем более Хромому Дьяволу – нет никакого дела до Марии Петровны. Меня убьют, и Степка окажется на улице, где его ожидают мороз, голод, болезни и ранняя смерть от руки живодера… От жалости к несчастному Степану я всхлипнула. Потом еще разок: жалко стало уже себя. Представила, как лежу я в гробу, бледная и несчастная, а вокруг – ни одного родного человека. Похоронами распоряжается Валентина Степановна в черном платке и выходном костюме из черного же трикотажа с люрексом, который за неимением другого вполне сойдет за траурный. Старушка будет командовать и время от времени причитать, какая я молодая да несчастная… На этом месте я завыла в полный голос.
А Пыляев зарычал. От злости.
– Пигалица, ты не могла бы пострадать в другом месте?
Могла. Я вообще все могу. Все, что угодно: не обижаться, улыбаться в ответ на очередное язвительное замечание, оправдываться, когда ни в чем не виновата, не попадаться лишний раз на глаза Гошику. Не ссориться с Пыляевым. Отойти в сторонку, когда во мне отпадает необходимость. Жить в полном одиночестве, потому что когда-то Гошик поставил самого себя в центр моей вселенной, а потом ушел, и вселенная развалилась. Сделать Гошику алиби. И плакать в другом месте я тоже могу!
Правда, от злости плакать расхотелось, зато появилось неодолимое желание сделать кому-нибудь гадость. Неважно, кому, например Светочке, которая слишком уж откровенно наслаждалась ситуацией, самое время порасспросить паразитку о том интересном отчете, который она состряпала для Лапочки. А потом пойду в милицию. Прямо к капитану Шпале, расскажу ему про цветы, пускай ловит маньяка, ему за это платят.
Мои печально-воинственные мысли были прерваны самым наглым образом.
– Мария Петровна, зайдите ко мне! – Гошкин вопль услышали, наверное, даже дворники на улице, чего уж обо мне говорить. Зовет. Любопытно, зачем? Ладно, чего гадать, схожу и узнаю. Как раз настроение подходящее.
– Маш, ты садись, садись! – Он суетился вокруг, точно огромный черный жук, пыхтел, нервно шевелил лапками и дергал себя за усы, пока они не превратились в две черные мочалки. Смешно. Гошик всегда так трепетно относился к своим усам, расчесывал специальной щеточкой, подстригал, укладывал гелем волосок к волоску… А тут собственноручно красоту разрушил. – Тебе удобно?
– Нормально.
– Машуля, солнышко мое… Ты ведь не сердишься за вчерашнее? Демка сказал, будто я был не слишком вежлив с тобой… Ты ведь знаешь – я совсем не умею пить, а он наливал, наливал. А теперь упрекает. Я проснулся – голова раскалывается, в горле пересохло. Мне так плохо было! Демка аспирин сует, а мне нельзя, язва… От аспирина приступ начаться может… – В этом весь Гошик, начал за здравие, кончил за упокой. Ладно, если бы не Пыляев, у моего благоверного и мысли о необходимости извиниться не возникло бы.
– Проехали.
А что ему сказать? Не прощу ни за что? Глупо. Гошик – он же родной. Брюзга, зануда и нытик, но родной и привычный, как старый халат из байки, который я уже который год подряд собираюсь выкинуть, но жалею.
– Машутка, я знал – ты поймешь! Ты всегда понимала меня лучше всех!
– Спасибо.
Гошик засиял, как дефицитная люстра из чешского хрусталя, успокоился, кинул быстрый взгляд в сторону зеркала и, недовольно поморщившись, пригладил усы.
– Машуль, – в голосе появились знакомые повелительные нотки, – ты – женщина здравомыслящая. Умная… Ты ведь не будешь настаивать на моем участии?
– Участии в чем?
– Ну, – Гошик помахал в воздухе рукой, – ЭТО дело… С убийствами. Маньяками должна заниматься милиция. Он думает, будто милиция ни на что не способна! Решил сам в сыщиков поиграть! Это просто смешно! Собирается тебя охранять! Глупость!