– Точность – вежливость королей, – уколола Аделаида Викторовна, слышали мы уже и про королей, и про королев, и про кровь голубую, аристократка из Краснознаменска. – У тебя новая машина.
Мы топтались в коридоре, видимо, свекровь еще не решила, где следует принимать особу, подобную мне, – в зал проводить или все-таки кухни достаточно. А я же изо всех сил старалась не смотреть на пол, Гошик говорил, что именно здесь Лапочку и убили, вероятно, я даже стою на том самом месте. Следов не осталось, а вот ковер новый – темно-синий, на таком, наверное, и кровь не видна.
– Машина не моя.
– Даже так? – Левая бровь слегка приподнялась, это означало удивление.
– Даже так.
– Неужели он тебе еще не подарил машину? – Она отступила в сторону. – В комнату иди. Только разуйся.
– А тапочки? – спросила я исключительно из вредности.
– Пол теплый. – Гошина маменька царственно удалилась, предоставив мне самостоятельно разбираться с гардеробом.
Обстановка в комнате со времени моего последнего визита не изменилась. Напольная ваза, картина а-ля Рерих, бюро, фарфоровые голуби перед старинным зеркалом, тяжелые портьеры, мне всегда было душно здесь.
– Садись. – Аделаида Викторовна указала на стул с высокой спинкой, насколько мне помнится, сие произведение искусства отличалось удивительной непрактичностью, стул был тяжелым, некрасивым и неудобным, все эти завитки да ангелочки пребольно впивались в спину. Она же предпочла мягкое кресло, современное и удобное.
– Итак, Мария, разговор у нас будет серьезный, и я прошу… нет, я требую, чтобы он остался между нами, внутрисемейные дела посторонних не касаются. – Это кого она имеет в виду? Димку? Или Анастасию Павловну? Впрочем, я и не собиралась никому ничего рассказывать.
– Скажу откровенно, Мария, ты мне никогда не нравилась. – Аделаида Викторовна говорила спокойно и даже улыбалась, впрочем, она постоянно улыбалась: улыбка – это часть одной большой маски под названием «истинная леди». А леди все должна делать красиво: ходить, сидеть, накрывать на стол, принимать гостей и говорить гадости. – Я считала, что мой сын заслуживает большего, чем девица непонятного происхождения, у тебя ни образования, ни воспитания, ни желания измениться, но, коли Георгий выбрал именно тебя, я готова была смириться. Более того, я постаралась превратить хамоватую девчонку из провинции в нечто достойное. – На этом месте Аделаида Викторовна запнулась, видимо, забыла, который из моих грехов следует упомянуть первым – тупость или неблагодарность. Я поставила на неблагодарность. Удивительное дело, еще недели две назад я бы уже орала, доказывая собственную правоту, а потом целый вечер расстраивалась бы, а сейчас сижу, слушаю, улыбаюсь и чувствую себя замечательно. В том смысле, что плевать мне и на Гошика, и на его долбанутую мамашу, и вообще на все и на всех, вот закончится эта канитель – уеду в Вимино, буду пить вино перед камином, любоваться закатом за стеклянной стеной веранды, учиться ездить верхом. Жить буду. Если, конечно, меня не убьют раньше.
– Мария, ты меня слушаешь?
– Конечно. – Ничто так не раздражало Аделаиду Викторовну, как невнимание собеседника.
– Мне даже показалось, что мои усилия возымели успех, и благодаря мне, Мария, ты превратилась в ухоженную молодую женщину. И чем ты отплатила? Сердце разрывается, стоит мне подумать, как переживает Георгий! – Театральная пауза, трагично заломленные руки, во взгляде почти искренняя боль – великолепно! Станиславский и тот бы поверил, не в текстильный техникум следовало ей поступать, а в театральный. Или такого не существует? А, неважно. Главное, играет Аделаида Викторовна с душой.
– Страдает, говорите? – Мне стало смешно.
– Страдает! Георгий любил тебя, верил, а ты хладнокровно растоптала его чувство!
– Любил, значит?
– Мария, только не надо делать вид, что ты не понимаешь, о чем я!
– Понимаю, Аделаида Викторовна, очень хорошо понимаю. А ваш нежный и чувствительный Жорж не говорил, как он мне изменял? И при этом прятался за плечи своего дружка? Как придумал замечательный план, чтобы развестись со мной и имущество не делить?
– У тебя не было никакого имущества! – взвизгнула дама.
– Допустим. А еще он вам не рассказывал, как на пару с врачом заставил меня аборт сделать? Не рассказывал? Вижу, нет. Как же так, Аделаида Викторовна? Столько всего, а вы не в курсе.
Она позеленела, потом побелела, вдохнула поглубже и почти спокойно ответила:
– Ложь.
– Неужели?
– Тебе Пыляев рассказал? Конечно, он, кто еще. Не верь, Мария, Дамиан совсем не тот человек, за которого себя выдает, он жестокий, злой, и придумать сказку, чтобы втереться в доверие, ему раз плюнуть.
– И зачем ему втираться ко мне в доверие?
– Тебе виднее, но на твоем месте, Мария, я бы не верила ни одному его слову. Георгий тебе изменял! Это ж надо такое придумать! Даже если и так, то мужчинам в этом мире позволено гораздо больше, чем нам…
– А остальное тоже, по-вашему, выдумка? – Ее хладнокровие, упрямство и непоколебимая вера в непогрешимость собственного сына ставили меня в тупик. Аделаида Викторовна – умнейшая женщина, и неужели она и в самом деле верит в то, что говорит мне? Да, верит, она верит, что Гошик идеален. Господи, неужели я просто чего-то не понимаю, ведь он должен чем-то заслужить такую всепоглощающую любовь! Неужели это только потому, что она – его мать?! А я? Если бы у меня был ребенок, неужели я бы делала для него меньше? Неужели не защищала бы?
Не знаю.
– Не знаю, – ответила Аделаида Викторовна. – Не удивлюсь, если и «остальное» окажется выдумкой. Только не понимаю, зачем понадобилась эта грязная клевета!
– Знаете, он ведь ничего мне не говорил. Почти ничего. Они разговаривали с Гошкой…
– Георгием, что за отвратительная привычка превращать нормальное имя в собачью кличку!
– Хорошо, с Георгием. Они разговаривали, а я услышала случайно.
– Чушь!
– Хорошо, пускай чушь. – Спорить я не собиралась. Во всем, что касается Гошика, спорить с Аделаидой Викторовной бесполезно. Да и, в конце концов, я сюда не спорить приехала. Кстати, да, зачем она хотела меня видеть?
– В общем, так, Мария, вижу, обращаться к твоей совести бесполезно, ты всегда отличалась поразительным нахальством и презрением к общепринятым нормам морали. К сожалению, воспитание не может исправить врожденные пороки души. Я надеюсь, в течение двух дней ты покинешь мою квартиру.
– Что? – Ей все-таки удалось ужалить меня, и ужалить больно. Она же знает, мне некуда идти, деньги за продажу бабушкиной квартиры я вложила в фирму, а фирма в связи с последними событиями находится на грани банкротства, и за прошлый месяц прибыли не было, а зарплаты моей хватит разве что на комнату в коммуналке.
– Ну, Мария, девочка моя, – ласково прощебетала Аделаида Викторовна, – я еще могла понять, когда после развода ты заняла мою квартиру – Георгий объяснил, что тебе негде жить, но всему есть свой предел. Ты завела себе любовника, ты клевещешь на моего сына, ты наврала милиции, и его едва не посадили, неужели ты на самом деле полагаешь, будто после всего этого я позволю тебе и дальше спокойно жить за мой счет? Кстати, с сегодняшнего дня можешь считать себя уволенной.