Но радость тут же померкла, поскольку вычеркивать больше было некого.
– Первой умерла Марта, – Александра все еще старалась не смотреть на него, но Игорю и не нужен был взгляд, более того, легче думать вне дымных глаз. – Затем напали на Любашу. И потом убили Деда. Связано?
Игорь пожал плечами, наверное, связано.
– Неправильный подход. Все априори решили, что каждое последующее преступление связано с предыдущим. Это нелогично, только вот шуток насчет женской логики не надо, – попросила она, хотя Игорь вовсе и не собирался шутить. – Марту убили спланированно, веревка это подтверждает, ее нужно было купить заранее, привезти… Любаша – другой вопрос, камнем по голове и потом ножом, но не добили. Почему? Ведь человек без сознания.
– Сама?
– Не думаю, – Сашка принялась накручивать на мизинец прядь волос. – Если бы хотела разыграть нападение, то почему так далеко от дома? А вдруг бы ее не нашли? Я бы, например, не рискнула. Только все равно выделяется из общего ряда, понимаешь?
Игорь понимал и удивлялся, как сам не увидел этого несоответствия. И продолжил предложенную цепочку.
– А дальше убили Деда, и снова убийство спланировано, поскольку нужно было выкрасть кокаин, потом подсыпать его в коньяк и дверь закрыть… с другой стороны, просто так закрывать дверь не имеет смысла. Этот человек должен был убедиться, что Дед выпил отраву.
– Значит, должен был зайти. К примеру, после меня. А потом выйти, – подхватила Александра. – Вместе с ключом выйти.
– И запереть чертову дверь. Дед, наверное, понял, в чем дело, причем сразу, но искать спасения не стал… какого лешего? Он хотя бы имя мог нацарапать, написать, ведь не сразу же умер… сидел и смотрел на долбаные картины!
– Черное и белое, грех и искупление… подсказка? – Сашка дернула за прядь и поморщилась. – Кого он называл Мадонной, ну, кроме меня?
Ольгушка?
В сине-серых глазах Александры за тонкими лучами радужки, за белым ободком вокруг зрачка пряталось имя. Ольгушка… белобрысая нарочно, чтобы отомстить ему, чтобы побольнее ударить этой притянутой за уши догадкой. Но совершенно не больно, и вина, которая постоянно жила рядом с именем жены, отступила.
А ведь и вправду получается, что Ольгушка могла…
– Нет, нет и нет, – Всеволод Петрович нервно тер стекла очков полой кипенно-белого халата. – Нет, вы не понимаете всей деликатности ситуации.
Выразительный взгляд в сторону Александры. Наверное, не следовало брать ее с собой, но и оставлять в доме одну тоже не хотелось – случись что во время его отсутствия, Игорь в жизни себе не простил бы.
В тот момент полудогадки-полусомнения мысль проконсультироваться с Всеволодом Петровичем, наблюдавшим Ольгушку в течение полутора лет, показалась весьма здравой. Один звонок, вежливая просьба о встрече и вежливое согласие, поездка в машине, молчание, в котором каждый существовал как бы сам по себе, и утомительные размышления: могла или нет.
Ольгу все давно привыкли считать сумасшедшей, но безопасной и привычной, от нее не прячутся, ее даже не замечают – этакий тихий призрак дома…
– Я понимаю, что в силу сложившихся обстоятельств… – Всеволод Петрович тянул время, стекла едва слышно поскрипывали, и Игорю начало казаться, что еще немного, и они просто вылетят из оправы, не выдержав давления. – Вы как супруг и опекун имеете право получить информацию о состоянии здоровья…
– Саша, подожди меня в коридоре, пожалуйста.
Александра вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Обиделась? Отчего-то Игорю неприятно было думать, что она могла обидеться на его просьбу, но Всеволод Петрович прав, дело семейное.
– Вы уж простите. – Голос Всеволода Петровича потеплел. – Но репутация – такое дело… хрупкое… несколько лишних слов, и все, что создавалось годами, исчезнет, поскольку кто поверит врачу, который не умеет хранить секреты пациентов? Вы не поверите, но больше всего на свете люди боятся не смерти, не болезни, а того, что их маленькие тайны станут известны другим людям… иррационально.
Очки Всеволоду Петровичу были к лицу, придавая грубоватым чертам тонкий оттенок интеллигентности.
– Для того чтобы ответить на ваш вопрос в полной мере, мне хотелось бы получить дополнительную информацию, – Всеволод Петрович мягко улыбнулся. – Очень уж… расплывчато. Даже, можно сказать, абстрактно.
– Что именно абстрактно?
– Вопрос. Вы пришли ко мне, желая узнать, способна ли ваша недееспособная супруга совершить преступление…
– Убийство, – уточнил Бехтерин.
– Убийство, – медленно повторил Всеволод Петрович, будто желал распробовать слово на вкус. – Если формулировать именно так, то ответ будет – да. И вы способны, и Александра, и я… девяносто процентов, а может, и все сто в определенных условиях способны убить, причем вне зависимости от состояния психики. Не знаю, устроит ли вас такой ответ.
– Не устроит.
– Вот и я думаю, что не устроит, – врач улыбался искренне и безмятежно, у Бехтерина складывалось впечатление, что разговаривают с ним как с одним из постоянных пациентов, и это ощущение ему, мягко говоря, не нравилось. – Тогда чуть углубимся в предмет… психика вашей супруги подверглась сильнейшему стрессу, правильнее будет сказать, подвергалась, поскольку происходило это на протяжении длительного времени. Авторитарная мать, мягкий отец, любовь которого приходится делить с сестрой… сама сестра, которую тоже нужно любить. Ольга – хорошая девочка, она стремится жить по правилам и слушать маму и папу.
– И к чему это все?
– К тому, – Всеволод Петрович сцепил руки, белые манжеты халата подчеркивали нездоровую воспаленную красноту кожи, а массивный перстень желтого металла смотрелся и вовсе претенциозно. – Чтобы вы поняли. Ей с детства говорили одно, а делали другое… допустим, папа говорит, что любит дочерей одинаково, а мама тут же подчеркивает, что сестре дали две конфеты, а Ольге одну. Мелко и глупо расстраиваться из-за конфет? Из-за кукол? Из-за того, что кого-то чаще обнимают или хвалят? Взрослый человек посмеется, для ребенка – трагедия, доказательство нелюбви и обмана. Но Ольга хорошая девочка, она не устраивает истерик, не рыдает, требуя платье, как у сестры, не пытается привлечь внимание плохим поведением, она послушно принимает правила – у нее есть сестра, которую любят больше, чем ее.
– Бред.
– Для вас бред, для нее – жизнь. Дальше отцовское стремление сблизить сестер и попытки матери разъединить, в результате гремучая смесь понятий о том, что нужно любить сестру и всегда быть вместе плюс собственное искреннее желание ненавидеть. Но хорошим девочкам нельзя ненавидеть. Замужество… не знаю, наверное, вы расстроитесь, но Ольга вас не любит и не любила никогда. Она пыталась убежать из навязанного ей мира единственно возможным «хорошим» способом. Возможно, в других обстоятельствах она успокоилась бы, полюбила просто в благодарность за то, что кто-то любит ее одну, безотносительно сестры. Но случилось непредвиденное – вы взяли самый большой кошмар Ольгиной жизни с собой, то есть в очередной раз показали, что сама по себе она мало интересна. Кроме этого, навязанные стереотипы получают неожиданное внешнее подкрепление со стороны каких-то полумифических картин, с одной из которых Ольга прочно ассоциирует себя, с другой – сестру, а все вокруг охотно поддерживают, соглашаются и снова подтверждают Ольгину аксиому о невозможности самостоятельного существования.