– Не знаю.
– И я не знаю. Я пыталась не дышать и давила на сердце, чтобы оно не билось, чтобы не выдавало, а он все стоял и стоял… Когда наконец ушел, я… Мне плохо стало. Андрей, он еще теплый, но мертвый, совсем-совсем мертвый. И кровь, я, кажется, вляпалась в лужу, а потом она не отмывалась. Никак не отмывалась. – Настасья сдавленно всхлипнула. – Я поняла, что, если не сбегу, меня убьют. Они еще раньше хотели, когда Юля умерла, сказали, что меня сжечь надо, как ведьму. Я не ведьма, Егор. Я не убивала.
– Верю. – Альдов боялся пошевелиться, боялся спугнуть женщину-птицу – одно неловкое движение, и она улетит, растворившись в ночной тишине.
– Не убивала я… А они бы не поверили, я и раньше говорила, а они не верили, считали ведьмой, но разве я ведьма?
– Конечно, нет.
– Я убежала, нашла ключ, он у Андрея в кармане был, и убежала. Ночью не страшно, она помогла… И луна тоже помогала… Холодно было, и дождь шел, а потом меня Витька подобрал… Он добрый, у него сестра замужем за алкоголиком, вот он меня и пожалел…
– Тише, Настенька, все хорошо. – Собственные слова показались глупыми и совершенно неуместными. Разве может быть все хорошо, когда все плохо. Ее к врачу надо, таблеток каких или уколов, чтобы спала нормально, а то, считай, каждую ночь плачет, тихо, беззвучно, в подушку, но Егор все равно слышит. А помочь не в состоянии.
– Все хорошо.
– Хорошо… – послушно повторила она. – Тяжелее всего обыск дался, тело тяжелое, не переворачивается, воняет перегаром и кровью, а в карманах пусто. Мне сначала показалось, что пусто, ключ за подкладку завалился, а я… Я решила – придется до утра сидеть, утром Виктория обнаружит меня рядом с телом, и все. А ключ, оказывается, просто завалился за подкладку…
– Ключ от чего?
– От наручников, – охотно пояснила она. – Наручники и цепь. Чтобы не сбежала. Андрей боялся, что я сбегу, сначала не так сильно, а потом, после того как проболтался о том парне, совсем с ума сошел. По пять раз на день проверял. А чего проверять, цепь новая, крепкая, и замок хороший…
– О каком парне речь?
– Пророк убил кого-то, его заставили, и он убил. Застрелил насмерть. Убитый ему не давал покоя, я знаю, Андрей по ночам кричал, отбивался, просил прощения. Он убил, и его убили. Справедливо?
– Справедливо.
Она задумчиво провела пальцем по ободку чашки.
– Это Пашка был? Он застрелил пророка? – уточнил Егор.
– Да.
– Точно?
– Я голос узнала. И… Не только голос. У него аура… Я просто не знаю, как по-другому назвать, он подошел, и я сразу почувствовала, что это он.
Настасья затряслась всем телом.
– Но ты уверена?
Она кивнула. Выходит, уверена. Выходит, мировой парень Пашка, любитель отдыха на природе, холодной водки и длинноногих девиц, вовсе не так и прост. Пашка – убийца. Мысль была настолько дикой, что Егору понадобилось несколько минут, чтобы привыкнуть к ней. Пашка – убийца. Он пришел и застрелил пророка. Но зачем? Пророк собирался вернуться в Москву, а Егор продолжал искать Любятского. И нашел бы. А Любятский, чтобы отвязаться от назойливого «папаши», собирался перевести стрелки на Кускова. Выходит, что…
Выходит, что Пашка причастен к Томочкиному побегу. Пашка был знаком и с Томилой, и с Андреем, скорее всего, он и свел их вместе. Но зачем?
Чтобы отобрать фирму. Тогда не вышло, вот Кусков и предпринял вторую попытку. Черт возьми, а у него есть все шансы… Только… Егор переиграет. Главное, чтобы никто не догадался. Сколько там Кусков дал на раздумье? Неделю? Плюс неделя переговоров, это минимум – адвокаты, встречи, изучение документов, возражения сторон, поиски выхода, которого не существует. Он управится, двух недель хватит.
Настя продолжала хлюпать носом и одновременно пыталась пить остывший чай.
– На следующей неделе мы с тобой поженимся.
– Зачем? – вяло поинтересовалась она.
– Надо.
Не ей, конечно, ему надо, но ради мести Альдов готов на все. Это будет хорошая шутка.
Егор и сам не понимал, зачем ему вся эта показуха. Точнее, он отчетливо понимал необходимость заключения брака, однако все можно было сделать тихо. Настасья уверена, что он сошел с ума от ненависти. Пускай. У Егора вообще сложилось впечатление, будто Анастасии безразлично все, кроме еды да старого плюшевого медведя. Нужно будет показать врачу, потом, когда все закончится.
Пашка согласился быть свидетелем.
Пашка согласился подождать с возвратом долга.
Пашка веселился и орал «горько», не понимая, что проигрывает.
Настя держалась молодцом, в обморок не падала, истерики не закатывала, дрожать не дрожала. Пока ухоженная тетка в бордовом костюме зачитывала полагающийся текст, ведьма с неприкрытым любопытством разглядывала помпезную желтую люстру. А когда пришла пора ставить подпись, долго не могла сообразить, чего от нее хотят.
На кой черт ему вообще церемония понадобилась, когда можно было расписаться по-тихому, но нет, решил пустить пыль в глаза, чтобы все было по-настоящему, с кольцами, шарами на машине, цветами и белым платьем на невесте. Он хотел, чтобы Пашка, глядя на этот спектакль, успокоился, поэтому и таскал горе-невесту по магазинам, выбирая эти чертовы кольца, пытался советоваться насчет ресторана и списка гостей, заставил перемерить сотню платьев и ничего не добился. Ей плевать и на кольца, и на ресторан, и на гостей, и на платье.
Стерва!
– Ты хочешь привязать меня, это глупо, – вдруг сказала стерва, и Егор от неожиданности вздрогнул.
– Я никуда не убегу. Мне некуда бежать. – В белом кружеве она выглядела потрясающе беспомощной, фата стыдливо прикрывала черный ежик волос и неправдоподобно тонкую шею. Альдов с трудом подавил желание взять эту шею-спичку двумя пальцами и сжать со всей силы, чтобы треснула, чтобы этой, в белом платье, стало больно, так же как Юленьке. Она, словно прочитав его мысли, улыбнулась и добавила:
– А он тебе не поверил. Он все равно убьет меня. И тебя тоже. Он теперь боится. Берегись, князь…
Она сама не поняла тогда, откуда и почему возникло это слово – «князь». На князя Альдов не был похож. Или… все-таки… был?
Жизнь шла своим чередом. Разве что Эльжбета Францевна стала реже улыбаться, а Ядвига изо всех сил игнорировала новоявленную родственницу. Страдала ли Элге от молчаливого презрения, окружавшего ее, Федор не знал. Она по-прежнему существовала в своем собственном, закрытом от назойливого внимания других людей мире. Элге молчалива и задумчива. Впрочем, она была таковой и до свадьбы. А вот князь… Он делал вид, что позабыл о той ночи и том разговоре, пьяном и бестолковом, лучился лихорадочным безумным весельем, но с каждым днем веселья становилось все меньше, а безумия больше. Князь то порывался ехать, бежать прочь из Крепи вместе с молодой женой, то в следующую минуту клялся, что не покинет родовое поместье, то вообще уезжал на целый день в болота, словно убегал… От себя ли, от злой птицы-Элге, медленно убивающей его сердце, или от любви и невозможности эту любовь уничтожить. Эльжбета Францевна смотрела на выходки пасынка с мрачной обреченностью, будто ждала чего-то. Чего?