Первой на поляну выскочила волчица. Завертелась, закрутилась и замерла нервной тенью. Она была совсем близко, Федор еще рассматривал тяжело вздымающиеся после долгого бега бока, свалявшуюся шерсть, худые дрожащие лапы, а палец сам нажал на спусковой крючок. Звук выстрела больно ударил по ушам, а волчицу отбросило в сугроб. Она пыталась подняться, а снег под брюхом уже таял, разрывая окружающую белизну красным пятном. Волчица завыла. Это было настолько неожиданно и настолько неправильно, что Федор растерялся. Она плакала почти как человек, а рядом не было никого, кто бы прекратил этот плач. Луковский сделал попытку до-стрелить зверя, но раненая волчица забилась под еловую лапу. Вой-плач перешел в скулеж, и Федор не выдержал. Он с ума сойдет, если она не заткнется.
Слева, справа и где-то сзади, за спиной, весело хлопали выстрелы, а у него на поляне плакала умирающая волчица. Перезарядив винтовку, Федор встал. В конце концов, ничего не случится, если один-два волка проскочат мимо него, князь же сам сказал пропускать…
Волчица лежала, свернувшись клубком. Снег под нею стремительно таял, пропитываясь горячей кровью, но она еще дышала. Почуяв человека, волчица зарычала. А глаза у нее желтые, совсем как у князя. В этих глазах не было ненависти, одно только отчаяние и бесконечная безнадежная боль. Отвернувшись, чтобы не видеть, Луковский выстрелил. Все, больше она не станет беспокоить его своим плачем, больше не будет смотреть так, больше не…
Волка он заметил слишком поздно. Тот напал со спины, не предупреждая об атаке рыком, ударил всей тяжестью тела и, повалив в снег, вцепился зубами в руку. Федор не успел испугаться, он боролся с хищником молча, выворачиваясь и пытаясь нащупать нож – ружье выронил. Вон оно, лежит в двух шагах, а не дотянешься. Рука немела от боли.
Зверь, подмяв Луковского под себя, пытался дотянуться до горла, а Федор свободной рукой молотил по оскаленной морде и худым плечам. Он проигрывал. Волк сильнее, волк хочет жить и выгрызает себе право на жизнь. И чувствуя неизбежность смерти, Федор закричал. Странно, но его вопль подействовал – волк, разжав челюсти, на миг отпрянул. Всего на один-единственный миг, но и этого хватило, чтобы дотянуться до ножа. Лезвие вошло между ребер, и на Федора хлынула кровь. Еще один удар – волчьи челюсти сжимаются на плече, рука снова немеет. Еще удар… на следующий уже не хватит сил. Пальцы разжимаются, нож падает, а перед лицом горят желтые безумные глаза… Федор зажмурился, чтобы не видеть их, и волк умер. Сначала Луковскому именно показалось, будто зверь не выдержал разрыва невидимой нити, протянувшейся между ним и жертвой, и лишь потом понял, какая это глупость.
– Давай.
Федора подняли вверх. Чьи-то руки заботливо ощупывали тело, чей-то голос настойчиво требовал очнуться и открыть глаза. Знакомый голос. Князь?
Князь.
– Жив, – с мрачным весельем отметил Алексей. – Глянь, какого зверя сожрал.
– Это… это он меня едва не сожрал.
Рука пульсировала болью, а от запоздалого страха дрожали колени. Волк лежал рядом. Неправдоподобно огромный и мертвый. Между лопаток торчала рукоять ножа.
– Ты его?
– Я. – Князь отвел глаза, словно ему было стыдно за собственный поступок. – Но он бы все равно умер, ты ему всю грудь искромсал.
– Два… раза… только. Кажется. Или три.
– Потом посчитаешь. – Алексей, присев возле мертвого зверя, нежно погладил того по седой всклокоченной шерсти. Что он делает? Сумасшедший. Губы князя шевелились, складывалось впечатление, будто он разговаривает с волком, будто просит прощения или обещает. Господи, подумал Федор, наверное, бред начался. На всякий случай он подошел поближе и опустился на снег. Мягкий и совсем не холодный, а если руку опустить, она болит меньше.
– Зачем ты меня спас? Мог ведь и помочь…
– Ему? – Алексей похлопал мертвого волка по загривку. – Он не привык принимать помощь. Он – вожак. Первый. Такой даже если из стаи уходит, все равно первый. Все равно один. А ты… ты другой. Ты бы справился с ним и сам, но сестра огорчилась бы. А я и так перед нею виноват.
– Но ты же ненавидишь…
– Кого? Тебя? О да, ненавижу, но не тебя, а это место. Судьбу свою, которую пытаюсь переломить, а не выходит. День за днем это болото жрет меня. Душу, сердце, разум. Оно – зверь, и скоро я сам стану таким же зверем. Как болото, как вот он. Надеюсь, Господь подарит мне хотя бы смерть, достойную воина. Он всем мужчинам моего рода ее дарил. И я не стану исключением.
Под волчьим брюхом расплывалась темная лужа, и князь, зачерпнув черно-бурый кровяной снег, проглотил его. Федора едва не стошнило.
– Все мы звери, все мы оборотни. Ты меньше, я больше. Элге… Я начинаю думать, что матушка была права, моя птица меня убивает. Гадина! Стерва! – Крик разнесся по лесу диким неистовым эхом. Алексей успокоился и, вытерев ладонь о снег, скомандовал:
– Домой. Ты только до Крепи дотяни, а там матушка, она умеет с такими ранами управляться. В другой раз на охоту соберешься, Акима позови, он научит.
– А ты?
– А я, – князь широко улыбнулся, – я умру скоро.
Сумасшедший. Но огонь в руке добрался до головы и выжег все мысли кроме одной: домой, в Крепь, в постель…
В моем новом паспорте, сделанном по просьбе Егора какими-то его знакомыми, не было ни Толи, ни Валюшки. Начать жизнь с чистого листа – так, кажется, это говорится? Зачем? Зачем все? Но я не спрашиваю, я подчиняюсь.
Надо отдать должное, Альдов долго и нудно объяснял, для чего ему нужен весь этот фарс со свадьбой, но, честное слово, мне все равно. Главное, в присутствии Егора я не боюсь этого человека с холодными глазами мертвеца. Я знаю его имя – Павел, но за именем не спрячешься, а вот за широкими плечами Альдова можно спрятаться от целого мира.
Павел – свидетель. Улыбается, норовит поцеловать меня в щеку, погладить по руке, приобнять, словно дразнит Егора. Или меня? Пытается вывести из равновесия? Прикосновения мне неприятны, но я уверена – Альдов не даст меня в обиду.
Я старалась думать не о дурацкой свадьбе и еще более дурацких планах Альдова, а о том, как уеду в Ирландию. Там будет море, суровое и холодное, без желтых, загаженных конфетными обертками, пустыми бутылками и использованными презервативами пляжей, без галдящих туристов, без необходимости куда-то спешить и что-то делать. Я буду целыми днями сидеть на берегу и наблюдать за морем. Глупость? Глупость. Вся моя жизнь – одна большая глупость.
Альдов смотрит на меня как-то странно. Ненавидит. Нет, ему только кажется, что он меня ненавидит, на самом деле Егор не знает, как избавиться от боли и чувства вины, вот и придумал себе врага.
Подсунул мне бумаги, я подмахнула не глядя. Да и чего глядеть-то, если выхода другого нету. Убийца едет во второй машине, а я все равно чувствую на себе его взгляд. Он определенно о чем-то догадывается, а когда догадки перерастут в уверенность, Павел начнет действовать. Он убьет сначала меня, потом Альдова.