– А после ванны снова?!
– Ага. Потом спать легли, а там уже и утро.
– Да вы что, издеваетесь надо мной?!
– Как можно! – почти искренне удивилась она. – Я просто хочу исправить недоразумение!
– Кто-нибудь может подтвердить? – У Васютки не осталось сил сражаться с ней. Да и было бы за что сражаться, Альдова он все равно посадит, пусть эта дурища хоть тысячу алиби своему дружку организует. Впрочем, какое это алиби, когда Альдова опознали, ничем она не поможет.
– Скажите, Игорь Иванович, а вы, когда сексом занимаетесь, всегда свидетелей приглашаете?
– Нет, черт побери! Свидетелей я не приглашаю! Зато, Анастасия Филипповна, я знаю, что полагается за дачу ложных показаний!
– И что? – Похоже, Васюткины крики она пропустила мимо ушей, и это ее равнодушие заводило еще больше.
– Срок! Тюремный срок!
– Что ж, справедливо. Игорь Иванович, я рада, что вы настроены столь решительно и люди, оклеветавшие моего супруга, понесут заслуженное наказание.
– Какое наказание?
– Ну, вы же сами только что про тюремный срок говорили. Это справедливо, Егор невиновен, а тот, кто утверждает, будто видел его у… «Суданской розы»? Да? Так ведь гостиница называется?
– Да.
– Вот, эти люди – врут, а следовательно, дают ложные свидетельские показания. – Последние два слова она выговорила медленно, точно пробуя на вкус, по всему, вкус ей понравился, в черных глазах блеснул бесовский огонек, а губы тронула улыбка. – Я надеюсь, вы разберетесь…
– Обязательно.
Игорь готов был разобраться с чем угодно, только бы эта ведьма убралась наконец из его кабинета. Она убралась, а Васютка еще долго проветривал кабинет, пытаясь изгнать из родных стен сладкий запах ее духов.
К вечеру Васютка уже не был столь уверен в виновности подозреваемого. Более того, он склонялся к мысли, что Альдова придется-таки выпустить. И дело не в его супружнице, прилетевшей выручать муженька, дело в показаниях свидетельницы, которая утверждает: Альдов явился после двенадцати. А Ромашев клянется, что Кусков отдал концы до полуночи.
Но кто тогда?
Неизвестная женщина? В этом деле одна женщина, та, что любит серебристый мех и сладкие духи…
Альдов новость о своем освобождении воспринял с подозрительным спокойствием, потер заросший щетиной подбородок и буркнул нечто невнятное. Будем считать это изъявлением благодарности.
За ужином Луковскому мерещилось, будто все вокруг знают о предстоящей дуэли. Знают, но молчат, а в глазах – одобрение. Но кого они одобряют? Алексея или его, Федора? Он честно пытался объясниться с Алексеем, нашел его в бильярдной, долго и нудно рассказывал про свое беспокойство и случайную встречу, про то, что Элге верна супругу, про то, что Федор, коли уж выздоровел, уедет.
А князь слушал и кивал головой: то ли верил, то ли нет.
– Я все равно умру, – спокойно сказал он, когда Федор замолчал.
– Из-за проклятия?
– Волки зовут. Нельзя было охотиться. Мой отец никогда не охотился на волков сам, нанимал кого-то, а я решил, что вырвался из этого круга, понадеялся на нее. И убил. – Алексей налил вина в кубок, но рука дрогнула, и на столе образовалась темная лужа.
– Кровь. Закрою глаза – кровь. Открою – тоже кровь. Сплю – снова она. Тянет. Плохо мне. Скорей бы уж, сил никаких не осталось. Ты завтра постарайся, чтобы сразу. Чтобы не мучился.
Только сейчас Луковский заметил, насколько ужасно выглядит его собеседник. Князь за эти дни постарел не на годы – на столетия, он поседел, совсем как тот, убитый на охоте, вожак, щеки ввалились, глаза светились сумасшедшим желтым огнем. Волчий князь. Волколак. Безумец. Больной.
– Печать не защитила… раньше помогала как-то, а теперь вот нет, еще немного, и совсем с ума сойду.
– Я не буду драться. Ты болен. Ты поедешь с нами. В Петербурге хорошие врачи, а лучше всего – за границу. Отдохнешь…
– Врачи… – горько улыбнулся Алексей. – Когда-то я на них надеялся. Только не помогут врачи, она отреклась, а остальные… К черту остальных!
Кубок полетел в стену. Князь, обхватив голову руками, тихо спросил:
– За что мне это?! Ты… Ты поможешь. Иначе придется самому, а это грех. Поклянись, что не бросишь их… матушку, сестру, Элге. Она тебя по-прежнему любит. Не обижай ее. И Ядвигу не обижай.
– Клянусь.
Желтые глаза князя на миг потухли.
– Завтра. Через час после рассвета. У ведьминой хижины. Хорошее место.
– Хорошее, – согласился Федор.
Достаточно хорошее для того, чтобы умереть.
Отпустили? Этого Егор никак не мог понять. Нет, конечно, возражать он не собирался, более того, обрадовался несказанно, ибо одно дело думать, лежа на родном и чистом диване, и совсем другое, когда под тобой вместо дивана – жесткие узкие нары. А еще воняет хлоркой, и стены давят, поэтому все мысли вертятся вокруг родимой квартиры да Настасьи. Альдов надеялся, что она не натворит глупостей и не исчезнет. Альдов приготовился сидеть долго – кто знает, как скоро говорливый следователь отыщет настоящего преступника, да и станет ли вообще искать. Егор настраивался на долгие разговоры-допросы-угрозы, однако Васютка – смешная фамилия у этого мента, – недовольно нахмурившись, махнул рукой на дверь и объявил:
– Можете идти.
Нет, он по-другому сказал, однако смысл такой: Егор свободен. Вероятно, лишь временно, но все равно приятно. Альдов настолько растерялся, что сумел выдавить лишь куцее «спасибо». Васютка в ответ бросил «пожалуйста». А потом вдруг добавил:
– Объясните вашей супруге, что шутки, которые она откалывает, это уже не шутки, а статья.
– Что? – Альдов совершенно ничего не понял, разве что Настасья не захотела или не сумела усидеть на месте. Сбежала? Нашла очередной труп?
– Да так, ничего. Вы, Егор Мстиславович, идите, а то вечер уже. Темно. Да… вот как вечер, так сразу и темно, – непонятно к чему добавил Васютка.
Домой, домой, домой… Туда, где тепло и уютно, несмотря на пыль, запустение в холодильнике и по обыкновению мрачную Настасью. Смыть с кожи тюремную вонь, побриться, переодеться, выпить огромную чашку крепкого кофе…
Настасья спала, свернувшись калачиком поверх одеяла, обняв своего верного товарища-медвежонка, засунув худую ладошку под щеку. Смешная и привычная, без нее в квартире было бы совсем пусто. С ней же… беспокойно. Альдов не стал будить ведьму, сразу в душ отправился, а когда вышел, оказалось – она уже не спит. Пока он мылся, Настасья успела и кофе сварить, пожарить яичницу с колбасой. В животе заурчало, надо же, оказывается, Егор готов душу за эту яичницу отдать. Он и не подозревал, что настолько голоден.