Вообще бумаг было много, бесконечное море страниц с волнами строк и маяками печатей. Закончилось все как-то и сразу. Полинка деньги отдала, принесла сумку и кинула на кровать:
– Твоя доля. Стоимость книг я вычла. И еще, сестренка, мой тебе совет – сваливай из города.
К совету Лера не прислушалась. Квартиру она подобрала в тихом райончике, в доме, недавно возведенном и лишенном истории. Денег хватило и на ремонт, и на книжные шкафы.
Иван не стал спрашивать, откуда взялись сначала книги, а потом и деньги. Только попросил:
– Не связывайся больше с этой стервой.
Откуда он узнал про Полинку, осталось неясным. Но Лера пообещала, что связываться не будет. И как знать, не случилось ли все лишь потому, что Лера не сдержала слово?
Засвистевший чайник вывел Леру из раздумий. Она с трудом поднялась, склонилась над умывальником и сплюнула ком кислой беловатой слюны. Чай заваривала зеленый, сыпля из пачки – конечно же, Полинка не удосужилась пересыпать чай в герметичные банки – экономно.
Чайные листья кружило вальсом, пар поднимал ароматы малины и липы, насыщенные, радостные, и Лерины страхи совсем отступили. Разве мало Лере забот? Да предостаточно. И одна, новая, всего неделю как осознанная, требовала решения.
Андрюшка сам зашел.
Приоткрылась беззвучно дверь, и в щели появилась вихрастая Андрюшкина башка.
– Не помешаю? – поинтересовался он, и Саломея ответила:
– Нет.
В щель Андрюшка протискивался боком, руки держал скрещенными на груди, видом своим выражая смирение пред неизбежностью. Впрочем, смирения этого хватило лишь на несколько секунд. Оглядевшись, Андрюшка нагловато поинтересовался:
– А женишок твой где?
– Отдыхает.
Сон его спокоен и крепок, как у человека с чистой совестью. Или вовсе без оной.
– Без тебя? Ну и ладно. Нам кузнец не нужен. Поссорились? Мы с Веркой тоже ссорились. Хотя нет, вру. С ней не поссоришься. – Плюхнувшись на козетку, Андрюшка водрузил ноги на кофейный столик. Резиновые шлепанцы выгнулись, а из-за края выглянули пальцы. Большие давным-давно проделали дыры в носках, но Андрюшка сделал вид, что лишь теперь заметил это и ему слегка неудобно, но лишь слегка, ведь известно, что дырявые носки – признак истинного мужчины.
– Почему с ней не поссоришься? – Саломея на всякий случай прикрыла дверь. Далматов, конечно, спал, но, по прошлой памяти, слухом он обладал острым. А присутствие Ильи убьет беседу. Нет, конечно, Андрюшка скажет то, что собирался сказать, но не более…
– Ну… она вся такая… Вот по тебе видно, что характер есть. А у Верки не было. Она – рыба тухлая. Возьмешь, и в руках расползается.
Его передернуло, и отвращение это было наиграно лишь отчасти.
– Тогда зачем вы на ней женились?
– Ты, – поправил Андрюшка и, похлопав по козетке, велел: – Садись. А женился, потому как денег дали. Ты же знаешь, солнышко. Ты же все прекрасно знаешь… Герман вас пригласил? Душечка Герман, папаша-царь при царевне Несмеяне. Побудь, мил-человек, мужем ласковым, глядишь, и оттает сердечко ледяное. И будет тебе награда царская! А не желаешь – так и голову с плеч долой!
Он то блеял, то пришептывал, при этом умудряясь как-то удерживать смутное сходство с Германом Васильевичем.
– Прекратите, пожалуйста.
– Почему? – совершенно искренне удивился Андрюшка. – Тебе не понравилось?
– Да… то есть нет, но… да. И глупо как-то.
– А нанимать муженька для дочери – не глупо разве?
Андрюшка уперся кулаками в стол, не то пробуя на прочность, не то собираясь встать.
– Но вы же нанялись.
– Нанялся. И работал от души.
– Настолько от души, что подарили жене про́клятые сережки?
Саломея ожидала, что он рассмеется в лицо или сделает вид, что не понимает, о каких таких сережках идет речь. Но Андрей лениво потянулся.
– Старушка протрепалась? Она… она меня ненавидит. Все любят, а старушка ненавидит. Но не вообще, а потому, что я сережечки эти прикупил. Лишил наследства. Кто ее заставлял бы? Отказалась и жила бы с наследством. А я теперь виноват.
– Но вы не отрицаете?
– Лапочка моя, ты сейчас на мента похожа. Только плохого. Ты не думала на актерский поступать? Вот и правильно. Не думай. У тебя не получится – лицо маловыразительное. Веснушки есть, а выразительности – нет. Мимика никакая совершенно. А сережки да, я купил. Чего отрицать-то?
– И знали, что они…
– Проклятые? Конечно. Старуха этой байкой все уши прожужжала. Вообразила, будто бы из-за сережек у нее личная жизнь не сложилась. А я тебе скажу, что серьги ни при чем. Рожей бабуля не вышла. И характером. Только сказки все это. Веришь?
Верю – не верю. Детская игра. И Саломея любила ее, если только не выходило играть с Далматовым. Ему она не верила всегда, даже когда точно знала, что Илья говорит правду.
– А она верила?
– Без понятия, – осклабился Андрюшка. – Она только ныла… ныла и ныла… Господи, да мне от ее вида одного повеситься хотелось. И Герман нудел: придумай что-нибудь. А что ей придумать? Вот я и купил… вещь с историей. Ей ведь не вещи даже – истории хотелось. Чужой. Остренькой. Как перчик чили. Любишь перчик чили? По глазам вижу – любишь. Понравился бы подарочек. А Верка рожу скривила. Пошлый я, видите ли… идиотка.
Злость на покойную супругу, которая не оценила этот, пожалуй, единственный за всю Андрюшкину жизнь, фантастический пассаж, до сих пор сидела в сердце. И он тер грудь, проталкивая шип обиды ближе.
– А Герман Васильевич знал?
– Конечно. В этом доме, лучик мой, ничего не происходит без ведома царя-батюшки. Да и где деньги взять было? Только у него. А он в эту хренотень с проклятиями не верит. И в гадалок не верит. Так что представление сегодняшнее – оно… представление и есть. Знаешь, что я тебе скажу? Он на вас это дело повесит. Я вот думаю, не для того ли вас и позвали, птичка-синичка, чтобы дело повесить?
– То есть убийца – Герман Васильевич?
Саломее очень хотелось выпроводить этого человека, который притворялся шутом, но был всего-навсего злым клоуном. Его грим растекся, и теперь сквозь маску из белил и румян проглядывало истинное лицо.
– Ну зачем так грубо… дай ручку, погадаю. Дай, не бойся. Вот и умница… какая у тебя кожа теплая. А я вот мерзну постоянно.
Прикосновение вызывало тошноту.
– А вижу я, зайка моя, что жизнь у тебя долгая… скучная…
Палец скользил по папиллярной линии и, добравшись до края ладони, продолжил путь по запястью.
– Одинокая… женишок твой борзый сядет за чужие грешки, а тебе останется… ну не сердись, шучу. Герман – не маньяк. Он – мужик практичного склада характера. Сечешь?