– Как он? – спросил Вась-Вася, укладывая письмо в конверт. Толстые пальцы его были нежны.
– В больнице, – не зная зачем, ответила Дашка. – С ножевым. Он опять… пытался…
Только бы не расплакаться! Не здесь, не перед мальчишкой, который поверил в страшную сказку и пришел спасти сестру. Не перед Вась-Васей, наверняка слышавшим много и всякого.
И Дашка, вымученно улыбнувшись, соврала:
– Ничего серьезного. Просто… мне бы вернуться побыстрей. Адам больниц не любит.
– А кто…
– Никто, – оборвал Серегу Вась-Вася, а Дашке пообещал: – Вернешься.
Хорошо бы. Вась-Вася же, разминая пальцами обрубок мизинца, продолжил:
– В общем, так, сударь и сударыня, имеется у меня одна презанятная мыслишка, которую весьма неплохо было бы опробовать. Дарья Федоровна, ваша нанимательница, сумеет устроить тихий семейный обед? И чтобы явка на него обязательна?
– Полагаю, сумеет.
– И позвольте изъять гребешок. Временно, сугубо временно, – Вась-Вася подмигнул Дашке. – Постараемся, так сказать, дать пищу волкам, не тронув стадо.
С каждой минутой этот человек был все более симпатичен. Конечно, существовала некая вероятность, что он исчезнет вместе с гребнем, но… но Дашка не нанималась хранить семейные реликвии. Да и была у нее странная уверенность, что никуда Вась-Вася не денется.
– А… а мне что делать? – спросил Серега.
– Тебе? Тебе сидеть у постели сестры и изображать любящего брата. А завтра постараться не переигрывать. – Вась-Вася щелкнул Серегу по носу и гораздо более серьезным тоном сказал: – На самом деле ты уже сделал все, что нужно было. Поэтому просто постарайся не завалить представленье. Ясно?
Алине не спалось. Она сидела с выключенным светом и смотрела в окно. Пробивались сквозь полог ночи желтые цветы фонарей, блестела дорожка, небось вновь заросла льдом, шевелили ветками деревья. Прозрачное небо, измаранное черными кляксами облаков, выгнулось под тяжестью луны. Того и гляди треснет, уронив кривобокий шар прямо на дом.
Хорошо бы.
Алина устала. Она закрыла глаза, но все равно продолжала видеть и двор, и фонари, и чертову луну, и кольцо, тускло поблескивающее в темноте. Оно словно издевалось, напоминая о прошлом.
– Прости, прости… – Павел полз на коленях, и на ковре за ним оставались широкие полосы. Алину они раздражали сильнее, чем муж, казавшийся в этот миг особенно жалким. – Прости меня!
– Хорошо.
– Что? – от удивления он замолчал, а рот остался приоткрытым.
Странно. Павел ведь – хороший человек. Он вежлив, заботлив, умен. Говорят, правда, что с конкурентами он иной, настоящий хищник, но тут… мямля.
– Я тебя прощаю, – повторила Алина и велела. – Встань. Стыдно так. Ты же взрослый человек.
Встал, неловко опершись на столик ротангового дерева, и тот треснул под рукой. Жалко. Столик Алине нравился, а вот муж не очень.
– Ты меня прощаешь? – Павел сел на край софы. – Прощаешь?
– Прощаю.
– Я тебе изменил.
– Да.
Какая разница? Алине все равно. Главное, чтобы девочки не узнали – расстроятся. Это только кажется, что они маленькие, на самом деле все понимают.
– И у нее ребенок, – продолжил Павел, глядя искоса, с новым интересом.
– Пусть. Чего она хочет? Денег? Дай ей денег. Дай столько, чтобы она убралась из города и не возвращалась… хотя бы пока Стефания жива.
Сглотнул, побелев пуще прежнего. Боится? Еще одна странность. Стефания стара и больна. И по сути Павлу она никто. Вот только у Павла и мысли не возникает, что Стефанию можно ослушаться. Это любовь? Страх? Что-то иное, что Алине не удается понять?
– Она хочет, чтобы я взял ребенка.
Интересно. И в какой-то мере разумно. Павел мягкий, свое чадушко не бросит. Вот только Стефания такому точно не обрадуется. Плохо.
Очень плохо. Выходит, зря она на Алину надеялась, не помогла уловочка-то. И что дальше?
– Ты ей объяснял?
Павел кивнул и понурился.
– Говори.
– Она… она сказала, что ей ребенок тоже не нужен. Что я обещал жениться…
– А ты обещал?
– Нет!
Сколько эмоций. Хотелось бы знать, есть ли в них правда.
– …и если не сдержу слово, то она подаст в суд.
Стандартная угроза. Что ж, пожалуй, Алине самой имеет смысл побеседовать с дамочкой. И Павел, услышав предложение, облегченно выдыхает. Неужели рассчитывал? Пускай. Алине все равно. Проблему следовало решить, пока слух о ней не дошел до Стефании.
Встреча состоялась на следующий день, в кабинете дорогого ресторана – Алина нарочно выбрала это место, в котором строгость обстановки лишь подчеркивала статус заведения.
Девица явилась вовремя, кинула сумку на кресло и, щелчком подозвав официанта, велела:
– Джин со льдом.
Алина с удивлением разглядывала соперницу. Молода. Оглушающее молода и ужасающе неряшлива. Полновата, особенно на боках, и вряд ли это – последствия недавних родов. Кашемировый свитер плотно облегает и складки на животе, и обвисшую грудь, выделяя жесткие линии лифчика. Светлые волосы выжжены перекисью до белизны. Губы намазаны ярко-алым, жирным, а глаза щедро припорошены тенями.
– Ну? Довольна? – поинтересовалась девица хриплым голосом. – Не в харе дело, а в умении.
– Каком?
– Постельном, – спокойно ответила она и закурила. Сигареты дешевенькие, вонючие. И колечко на пальце тоже. Серый ободок с мелкими царапинам. – Так забираешь дитенка?
– Это невозможно.
– А если через суд?
– А если через наркодиспансер? Как ты думаешь, насколько дорого будет упрятать тебя в дурдом? Скажем, алкоголизм, спровоцировавший вялотекущую шизофрению…
– Угрожаешь? – не испугалась, наоборот, расплылась некрасивой жабьей ухмылочкой.
– Как и ты, – парировала Алина. – Почему бы тебе просто не взять денег? Десять тысяч? Двадцать?
– Пятьдесят. Я уже получила пятьдесят кусков за пять годочков.
– Сколько?
– Пять, дорогуша. Пять! – нахалка, перегнувшись через стол, добавила: – Что, твой благоверный блеял о романчике? Так вот, романчик наш давний. Еще до твоего появленья завязался. Как в песне: узелок завяжется, узелок развяжется…
Павел, скотина тихая! Пять лет – это же… просто в голове не укладывается.
– И квартирку еще, которую на меня переписал. Видишь, я тебе как оно есть говорю, мне врать не с руки. А также честно он мне еще столько же заплатит, никуда не денется. Только вот деньги придут и уйдут, а дите останется. На кой оно мне теперь?