– Он был зрячим среди слепцов. Однажды Ицкоатль пришел ко мне и попросил отпустить его. Я удивился. Ведь он был хорошим воином и ни в чем не испытывал нужды. А когда я спросил, отчего желает он бросить и братьев, и дом, то Ицкоатль ответил: дома скоро не станет. Он был преисполнен некой непонятной мне уверенности, что конец мира близок. И что будет он ужасен. А еще, что никто – ни люди, ни боги – не сумеет изменить предначертанное. Я стал спрашивать, что именно видел Змей, но Ицкоатль на все вопросы отвечал одинаково: смерть по другую сторону мира готова раскрыть паруса… Тогда я, вспылив, назвал его трусом. Это было несправедливо, но мой друг лишь повторил просьбу.

Чимальпопока снова закашлял и прижал ладони к груди.

«Иди, – вот что ответил я ему. – Убирайся отсюда и никогда не возвращайся. Если ты видишь смерть всех и желаешь бежать от нее, то беги». И он, поклонившись, пожелал мне удачи. Ушел Ицкоатль в тот же день. Многие годы я не слышал о нем. Говоря по правде, я стал думать, что ошибся премудрый Змей в своем предсказании…

Знаком Чимальпопока велел подать воды. Пил мелкими глотками, долго катая каждый во рту.

– А потом он привел тебя. И гнев, сопровождавший меня по жизни, исчез, стоило мне заглянуть в глаза моего старого друга. Смерть обитала в них. Тоска раненого зверя, который только и ждет, когда охотник прервет мучения. Ты слышал, молодой Ягуар, о чем говорили мы в большой зале. Но ты не знаешь, о чем говорили мы здесь, в моей комнате. О людях, которые прибудут в год тростника, и все скажут, что эти люди – боги. О том, что кровь польется во славу чужого бога, который более жесток, чем все боги прежние. О мире, что вывернется наизнанку. О предательстве. О гибели дома Ягуара…

Мне было тяжело слушать его слова, но в глубине души я понимал, что все сказанное – правда. Смерть надолго поселилась в славном Теночтитлане. Легкой поступью шла она по улицам. И с каждым шагом все больше мертвецов становилось в городе.

– Теули вернутся. И вернутся не одни. С ними придут тлашкальцы, и семеапольцы, и многие другие, которые мнят себя воинами. Падальщики. Они дорого заплатят за свое предательство. Они не желают видеть, что союзники их жадны. Сегодня они опрокинут Мешико, а завтра – всех прочих. И не найдется никого, кто сумеет выстоять.

И теперь я, Тлауликоли, думаю, что прав был мой старый учитель. Малинче всегда будет мало. Его и твой бог – бездонен. Он говорит, что он – един во всем мире, а значит, и весь мир принадлежит ему. Так же думают и те, кто идет за словом этого бога.

Все золото захотят взять они. Все земли и всех женщин. И умрут боги тлашкальцев, как умерли наши, и останется один бог и один хозяин.

Но я этого не увижу.

Гремящий щит умер. А следом умер и Куитлауак, и многие другие, кто жил во дворце. От болезни, принесенной теулями, погибло больше людей, чем от их стрел и пуль. И я, Тлауликоли, чувствовал за собой вину, потому как остался жив.

Но не успели мы похоронить мертвых, как в Теночтитлан вернулись лазутчики. Новости были печальны. Рассказали они о мятежной Тлашкале, над которой уже поднялся крест. И о том, как стучат топоры, как дымят кузницы и как стонет лес, отдавая дерево. И о том, что из дерева этого Малинче делает корабли, которые поведет на Теночтитлан. И что касики пока сомневаются, но скоро решатся.

– Зря не послушал я тебя, мой друг, – сказал мне Куаутемок. – Быть войне.

В его сердце еще жила надежда. И не решился я сказать слова, которые бы эту надежду убили.

Но в тот день я вспомнил об обещании, данном Ицкоатлю. Горько мне вдруг стало, что я умру, не сдержав слово. Потому и отрядил я четырех воинов, среди которых был мой лучший ученик, в селение, где стоял дом Ицкоатля.

Я не думал неволить невесту мою. И найдись тот, кто был бы ей больше по сердцу, я бы отступил. Однако видишь ты, что мой цветок расцвел лишь для меня. Наверное, это награда, которой я недостоин, но которую приму, ибо отказаться от нее – выше сил человеческих.

Так записал я, брат Алонсо, со слов Ягуара. А от себя же добавлю, что слушал рассказ этого человека со всем вниманием и многое понял.

Вот почему Мешико не спешил ударить по Тлашкале, раздавить ее, раз и навсегда избавившись от угрозы. С иным врагом сражались мешики – с оспой. Она и нас коснулась, забрав пятерых, однако тут же угасла. В ином месте ее ждала куда большая добыча.

Что ж, сколь ни скорбно признавать, однако их смерть позволила жить нам. А справедливо ли это – судить не людям.

И да смилостивится Господь милосердный над душами язычников. И над всеми, павшими в этой войне. Пусть принесет им благословенный покой и даст искупление. За то буду молиться я, Алонсо из ордена Святого Доминика.

Часть 7
Сны о солнце

Ягуар лежал на полу. Было холодно. Холод пробивался сквозь толстую шкуру и растекался вместе с кровью, и сама кровь становилась ледяной. Она представлялась Ягуару этакой рекой, которая несет мешанину льда и грязи. И сердце в груди открывает и закрывает шлюзы клапанов, рассекая грязевой поток.

Промерзали мышцы, и только кости сохраняли остатки тепла.

– Я должен был убить его, – сказал Ягуар, перекрикивая шум кровяного вала. – Он бы помешал. Он сам мне сказал, что остановит меня. А я не могу остановиться.

Солнце, пробившись сквозь плотный серый полог, смотрело в лицо. И глаза его были желты.

Солнце не видело причин для страданий.

Дядя Паша был стар. Он все равно скоро умер бы. А Егорка молод. И ему бы жить и жить, но жизнь гасла. Ягуар сам видел. Он приходил и сидел часами, слушал, как бьется сердце в тенетах лекарств, как гудят приборы и щелкает безумный сверчок в черном ящике аппарата ИВЛ.

Лицо Егора – серое пятно на белоснежной наволочке. И с каждым разом контраст увеличивается.

Смотреть на это больно. Но если не смотреть, то Ягуар забудет, кто он и почему должен делать то, что делает. Не ради себя, но ради тех, кто слаб.

Ягуар поднялся, встал на четвереньки и пополз к телефону. Аппарат, оставленный на подоконнике, манил доступностью. Это ведь так мало: просто услышать голос.

– Алло? – спросила та, которая не позволила умереть.

– Здравствуй, – из горла вырвался сип. И Ягуар испугался, что она не узнает, но нет – узнала.

– Здравствуй. Это ты его убил?

– Я, – наверное, следовало сказать неправду, но врать – плохо. И Ягуар действительно убил ту жирную сволочь, которая причиняла боль девушке-колибри. Жалел только, что не решился убить его раньше.

Ему не приходилось убивать безоружных людей. Это оказалось немного сложнее, чем Ягуар представлял. А теперь, после признания, его колибри улетит, повесит трубку и постарается выкинуть страшное знакомство из головы.