Фрол Савельич даже уловил тот момент, когда она подала знак товарищам. Уловил и обернулся, и услышал, как кричит, захлебываясь морозным воздухом, Филенька, как лопается темнота, рассыпаясь бело-белыми осколками.
И как небо летит навстречу.
Или не небо? Зеркало троллье, выставить руки, уберечь его, не дать забиться, не дать изуродовать мир кривыми отраженьями… не получилось.
Небо дышало холодом и пухом. Небо не знало, что одним человеком внизу стало меньше. А может, и больше? Кто их считает, людей. Кто на них смотрит.
А по белой дороге, почти сливавшейся по цвету с белыми же полями, с белыми домами и белыми тучами, в которых повисла кривоватая, белоликая луна, летела карета. Впрочем, небу не было дела и до нее. Такое уж оно с рожденья равнодушное, небо.
За окном вовсю горел рассвет, и тени в комнате стали просто тенями, но мальчик не видел этого, мальчик спал, и сны его тревожные были тем не менее прекрасны.
В них тоже нашлось место и небу, темному, низкому, угрожающему, на котором сидел тролль из бабушкиных сказок и, глядя вниз, корчил рожи. Потом тролль исчез, но появилась карета, запряженная цугом белых лошадей, она полетела, понеслась сквозь снежную круговерть, и уже не снежинки – белые птицы плясали вокруг нее. Карета летела в небо, разрывая полозьями облака.
Больше снега, больше зимы, больше покоя…
Мальчик знал, что его сказка будет совершенно не такой. И радовался этому.
Домой Дарья бежала. В буквальном смысле слова: задыхаясь, отплевываясь от ледяного, с дымно-гаревым привкусом ветра, кое-как удерживаясь от падения – мерзлый асфальт норовил прокатить на горбу, – понимая, что еще немного и все-таки упадет.
– Девушка! Куда вы так спешите?! – группа парней расступилась, хохоча, протянула руки, пытаясь ухватить за шарф, и Дарья побежала еще быстрее. Домой-домой-домой, за железную дверь – три замка и стальная цепочка – под одеяло, средство от всех страхов, и детских, и взрослых. К успокоительному – мамин совет, и снотворному – Валенькин. К терпкому чаю и жирным эклерам – это рецепт собственный, запрещенный к частому употреблению, но между тем неизменно помогающий.
Господи-господи-господи… ну как так получилось?
И кто это сделал?
Кажется, ей задавали этот вопрос – смешно, откуда Даше знать ответ? Кажется, у нее расспрашивали о девушке – тоже смешно, они ведь и не знакомы, так, случайная встреча, две минуты рядом. Кажется, ей поверили и отпустили. Тот, который из милиции, неповоротливый и сдобный, какой-то вялый, словно не интересен был ему ни труп, ни Ефим, ни Марик, ни уж тем паче Дашка с ее волнениями. Так вот он вежливо сказал:
– Спасибо. Можете быть свободны.
И тогда Дашка сбежала.
– Здравствуй, Дашенька! А ты куда так торопишься? Милая, нельзя бегать на морозе, так можно и заболеть. Конечно, не в вашем возрасте опасаться такого пустяка, как холодный воздух, – сладкий голосок генеральской вдовы отрезвил. Даша остановилась, открыла рот, чтобы поздороваться, и поняла, что вот-вот задохнется. Она что, действительно бежала всю дорогу?
– Вы выглядите очень бледной. А что с вашими сапогами? Ох, Дашенька, нельзя же обращаться с обувью подобным образом! Я помню, как Жорочка меня учил…
– Простите. Я… я спешу.
Спрятаться. Ото всех и от генеральской вдовы тоже, от ее назойливого говорка и боярской шубы с костяными пуговицами, от белого пухового платка, который Клавдия Антоновна обвязывала вокруг головы, водружая наверх шапку-колпак из голубой норки. Укрыться от любопытства, которым лучились глаза генеральши, от необходимости отвечать на вопросы и наново переживать случившееся.
– Конечно, Дашенька, конечно… но не будет ли наглостью с моей стороны напроситься к вам на чай? А лучше вы приходите. Между прочим, когда Жорочка служил на китайской границе – о, это было кошмарное время, – чай я научилась великолепно заваривать.
– Обязательно, – Дарья попыталась протиснуться мимо соседки.
– Сегодня же вечером! Я за вами зайду, – наконец Клавдия Антоновна соизволила отойти от двери, проплыла мимо в облаке нафталина и «Красной Москвы», обернулась и, приложив к губам палец, сказала: – Ах да, Дашенька, простите старую, едва не забыла! К вам сегодня приходили.
– Кто?
– Ну… этот мерзавец! Я ему так и сказала, что поступок его подл и низок, а потому он не имеет права тревожить вас своим присутствием. Признаю, конечно, что с моей стороны это было дерзостью, но я, Дашенька, из благих побуждений, уж простите, но… послушайте совета, не принимайте его назад. Если мерзавец, то навсегда! Помнится, когда Жорочка в ГДР служил, уже в чинах, не то что на границе, условия-то получше, да и Берлин – не степи, все ж цивилизация, так вот, был в части один премерзкий тип, который…
– Простите, я и вправду спешу, – Дарья скрылась в подъезде. Удивительное дело, но старушечья болтовня успокоила, панический ужас исчез, осталось чувство неудобственности, словно Дарье пришлось быть свидетелем некоего неприличия, и еще, пожалуй, удивление. Впрочем, последнее было никак не связано с убийством.
Что понадобилось Женьке? Зачем он приходил? И почему именно сегодня? Клавдия Антоновна не могла ошибиться: старушка в твердом уме и цепкой памяти, да и с Сухицким она знакома. Мерзавцем считает… ну да, генеральша – дама старой закваски, такая разводов неприемлет, а мужские побеги считает подлостью и низостью. Будь она сама мужчиной, вызвала бы Женьку на дуэль.
А ведь приходил, вот и записка на столике в прихожей лежит: стало вдруг неприятно от мысли, что у постороннего, по сути, человека есть ключи от квартиры. Надо было сменить замки.
Но Дарья отогнала эту мысль и, не раздеваясь, с пугающей саму себя торопливостью, развернула бумажку. Внутри была лишь одна фраза, выведенная аккуратным почерком: «Срочно позвони». И номер телефона.
– Да. Объект у меня. Пусть пока побудет в коме, меньше шороху.
– Все гладко?
– Изъяли – да, а вот на месте пришлось убираться. Между прочим, я сразу говорил, что такая страховка только во вред. И теперь ни записей, ни наблюдателя, зато труп в наличии.
– Боишься?
– Не хочу лишнего брать. Еще с Мариковой бабой что-то решать надо, любовь любовью, но если хорошенько тряхнут…
– Поняла. Сделаю.
Звенело и стучало, часто, ритмично, будто кто-то, скрывавшийся в соседней комнате, забивал гвозди или, скорее уж, просто ударял деревянным молоточком по стене, испытывая натянутые до предела нервы Ольги. Зачем она сюда пришла? По совету, в тщетной попытке удержаться в сказке, которая в очередной раз отталкивала Ольгу.
Сказки она любила, особенно про Русалочку, и всегда – сколько бы раз ни читала – плакала в финале, до того ей жаль было глупой Русалочки, которая променяла все на призрак любви.