– …я так соскучилась! Представляешь…
– Ольга, мне на тебя жаловались.
– Но я не виновата! Они первые начали!
– Ольга!
– Я только и слышала: Ольга, нельзя делать то, Ольга, нельзя делать это. Он даже не хотел разобраться, в чем дело. Школа-то дорогая… а они, ну, одноклассницы которые, быстренько усвоили, что я, по сути, никто. В общем-то фигня все, ты ж не понимаешь, а я… у меня просто стресс. Сейчас домой – и все пройдет.
Сумочка валялась возле машины, темным пятном выделяясь на белом снегу. И эта нежданная удача расстроила Ольгу куда сильнее, чем нападение.
– Так не бывает, – сказала она сопровождающему. – Не бывает, и все.
Но между тем – было. Она подняла сумочку, отряхнула снег и заглянула внутрь.
– Кошелек, конечно, сперли. Ну и ладно.
Главное – а в этом Ольга боялась признаться сама себе – темный флакон остался нетронутым. А еще в боковом кармашке ключи нашлись.
– Ну что ж, бывай, лохматый недруг, – Ольга завела машину и после секундного раздумья распахнула заднюю дверцу. – Хочешь со мной? Ну давай, забирайся, дважды предлагать не стану.
Пес хмыкнул и, развернувшись, неторопливой рысцой побежал прочь. Снова стало обидно.
– Алло? Алло! Женя? Это я. Кто? Ну я, Даша. Ты просил меня позвонить и… что случилось? Господи, ну конечно можно. Да, приезжай. Да хоть сейчас, – Даша мельком глянула в зеркало и замерла: никогда прежде, даже после развода, даже после увольнения, она не выглядела столь жалко. Узел на голове развалился, тонкие пряди волос падали на лицо. Волосы темные, кожа белая. Нет, серая, как старый картон. А глаза темными провалами.
Дарья с трудом отвела взгляд. Так, нужно взять себя в руки, если разобраться, то случившееся, конечно, в высшей степени неприятно, но между тем не имеет к ней никакого отношения. А скоро приедет Женька, и к его визиту следовало подготовиться.
Этот брак ничем не отличался от сотен и тысяч других, заключенных не на небесах, а в районном ЗАГСе, волей его заведующей и государства, которое руками этой заведующей выдало соответствующую справку. Были поздравительные речи, букеты цветов в хрустящем целлофане, который норовил остаться на ладонях чешуйками серебра. Был кортеж гудящих машин и возложение цветов к Вечному огню, фотографии на мосту и банкет в ресторане. Была искренняя вера в то, что это и в самом деле навсегда, до гроба и дальше, потому что любовь – настоящая. А какая она еще бывает? К любви прилагались белое платье на обручах и фата, которую крепили невидимками, вбивая их в слипшиеся от лака волосы. Тогда очень быстро заломило в затылке, а к ресторану головная боль стала почти невыносимой. Дарья, подойдя к окну, вдруг удивилась – как это так вышло, что от свадьбы своей остались лишь вот эти воспоминания? Про платье, фату, невидимки и боль? А остальное куда ушло? И где тот момент, когда брак сломался? Ведь хорошо жили. Папа подарил квартиру, а Женька шутил, что подарочек царский и сама она – Дарья-царевна. А Клавдия Антоновна, в первый же день заявившаяся знакомиться, как есть генеральская вдова. К слову, тогда они о муже-генерале не имели понятия. Просто совпало. Потом совпало многое: любовь обоих к работе, усталость, когда на быт не остается сил и желания. И надежда, что тот, другой, который рядом, возьмет на себя чуть больше. Ссоры. Молчание. Равнодушие, когда уже и ссориться не о чем. Ну и логичный финал:
– Прости, но я ухожу.
– До свидания.
Задетая гордость и толика слез, немного жалости к себе, немного жалоб посторонним, тем, кто захотел слушать. Женька исчез почти на год. И вот позвонил. Встретиться и срочно? Зачем?
– Привет, – сказала Дашка, открывая дверь. Пропустила, стала в углу прихожей так, чтобы видеть и бывшего мужа, и его отражение. Разглядывала, изучала, выискивая признаки… чего? Того, что семейная жизнь не заладилась? Или с работой не все ладно? Или со здоровьем? Почему так мучительно хочется получить подтверждение его неудач? Не потому ли, что сама Дарья – классическая неудачница?
– Я ненадолго, – на приветствие ответил кивком, разулся, повесил пальто на крючок, пригладил расческой волосы. Нет, не неудачлив он, скорее даже наоборот – весь лоснится довольством. Пополнел, но не обрюзг, правильнее было бы сказать – заматерел, дорос до костюмов ручной работы, английских галстуков и запонок с лиловыми камнями. – Я по делу.
– Проходи.
– Твоя соседка – дура. Представляешь, обозвала меня мразью. Ну какое ей дело до наших с тобой отношений? Никогда не понимал подобных личностей. Всюду суют свой нос. Чего ради, спрашивается? Тебе деньги нужны?
– Что? – переход был настолько резким, что Дарья, поначалу лишь кивавшая в поддержание беседы, не поняла.
– Деньги, спрашиваю, нужны? – раздражаясь, повторил Женька. – Ты же не работаешь.
– Ну… отец.
– Ах да, конечно. Ну ладно тогда. А то я вот подумал… в общем, если бы нужны были, договориться получилось бы проще. Я плачу, ты работаешь.
– Я не понимаю.
– Сейчас объясню.
Ну и дура. Всегда такой была, правда, поначалу это обстоятельство не сильно раздражало. В конечном итоге Евгений Петрович Сухицкий четко понимал, что у каждого человека свои недостатки и глупость среди них – не самый опасный. Да, когда-то брак с Дашкой показался удачным вложением себя в чужие капиталы, и да, кое-какие дивиденды он принес. Меньше, чем ожидалось, но больше, чем могло бы быть.
С самого раннего детства Евгений Петрович имел вполне определенную жизненную цель – стать богатым. Причем богатство нужно было Евгению само по себе, абстрактно, как некая составляющая, непременное условие счастья. И тем удивительнее, что и бедным-то он никогда не был. Отец – инженер, мать – бухгалтер, двух зарплат вполне достаточно, чтобы обеспечить троих детей, тем паче что дети-то неизбалованны. Впоследствии Евгений, вспоминая собственное детство, не мог найти того, что подтолкнуло его к столь нехарактерным, болезненным даже мечтаниям. Он прекрасно помнил и мамины домашние пироги, куда вкуснее покупных, и мороженое по субботам, и отцовские рассуждения на тему хороших людей и светлого будущего. Он даже помнил, что соглашался, признавал, что главное в людях – сами люди, и что быть бедным не стыдно и, наоборот, стыдиться нужно тем, кто неправедным путем достигает низменных целей. И помнил, что, соглашаясь, продолжал мечтать.
И надо же было случиться, что мечта его, в отличие от прочих детских, сиюминутных, оказалась живучей. Она толкала вперед в старших классах, заставляя зубрить математику, мучиться с языками. Она требовала медали и поступления в университет – родители, услышав об этом, не стали отговаривать, им казалось, что честолюбие имеет право на жизнь. К счастью, о мечте они не знали.
Поступить Евгений поступил. Работать начал только для того, чтобы получить первые собственные деньги. Он сумел устоять перед жадностью, научился жить и выживать, приспосабливаться к миру и использовать его. Он поймал первую из волн и заработал много, достаточно много, чтобы не утонуть во второй, зацепиться, легализоваться и застыть: время быстрых денег так же быстро иссякло, а новое требовало новых путей. Тогда-то Евгению и попалась Дашка.