В геологии существовал неписанный закон жёсткого профессионализма: будь у тебя хоть три диплома и двадцать лет стажа работы, но если ты не тянешь — это проверялось в один полевой сезон или даже в такой вот выезд на местность — судьба твоя будет решена раз и навсегда.
Зимогор неожиданно впервые ощутил себя Зимогором.
— Значит, так, — почти весело заявил он. — Если сейчас не покажешь верную дорогу — уволю за одиннадцать секунд по прибытии в Москву.
— Олег Палыч! — взмолился топограф. — Ну, истинно, бес водит! Быть такого не может!
— Может, брат, может, — засмеялся Олег и остановил машину. — Вчера тоже водил… Так куда едем, штурман? Командуй!
— Назад! — решился тот. — Ну я же не пьяный, верно? И не спал!
Олег развернулся и надавил газ. Мысли выстроились, как на параде планет.
— Знаешь, брат, я сегодняшнюю ночь провёл… с прекрасной женщиной, — похвастался Зимогор. — Нет, с чудесной! Потрясающей!.. Таких и на свете не бывает.
Топограф посмотрел на него, как на сумасшедшего.
— Где это? — спросил бережно, чтобы не переборщить в любопытстве.
Зимогор чувствовал потребность поделиться своей радостью и не мог ничего с собой поделать.
— Не важно где… Важно, что она есть.
— И сколько штук бросил? — задал конкретный мужской вопрос топограф, желая найти общий язык. Олег резко затормозил, облокотился на руль.
— Видел, как я этому мужику сегодня врезал?
— Видел…
— Ещё слово, и ты получишь.
Спутник окончательно смутился и, подавленный, не проронил и звука, для порядка вороша листы карт. Спустя полчаса дорога превратилась в просёлок и завиляла между гор, пока не уткнулась в полноводную, шумную реку.
— Ты уволен, — сказал Зимогор и, выйдя из машины, с удовольствием растянулся на берегу.
— Невероятно, — пролепетал топограф. — Здесь же нет других дорог! Куда мы заехали?.. Погоди, вон люди идут! Сейчас спрошу!
Он побежал по крутому береговому откосу, поравнялся с идущими и вдруг осел и остался на земле серым комком, словно валун. Зимогор привстал на локтях, прикрылся ладонью от солнца…
Вдоль сверкающего уреза воды к нему шли трое мужиков, среди которых был один знакомый — космический мусорщик…
Они подошли к Зимогору, встали полукругом — наглые, готовые наброситься и разорвать в один миг. У мусорщика на красной роже появились лиловые фингалы и теперь он походил на узкоглазого алтайца. Два его спутника, приведённые сюда явно для подмоги, внешним видом напоминали натуральных уголовников — стриженые, руки в наколках, а на рожах характерные циничные ухмылки. У одного вместо передних зубов торчали гнилые корни, и эта детская беззубость делала его ещё страшнее. Второй был одноглазым двухметровым гигантом, с чёрной пиратской повязкой на лице, отёкший, давно не бритый, с отсутствующим взглядом убийцы; двуствольный обрез казался продолжением его рук.
Когда-то главному геологу полагалось табельное оружие, но вместе с демилитаризацией экспедиции отняли и пистолеты.
Впрочем, в такой ситуации вряд ли бы это спасло, но хоть бы одного с собой прихватил…
— Тебе Баркоша говорил — дёргай отсюда? — спросил беззубый. — Говорил… А ты не послушался.
Сам мусорщик стоял с карабином на плече и, несмотря на опухшую физиономию, был доволен предвкушением мести.
Река шумела здесь точно так же, с ритмичными переливами, как вчера, когда неожиданно и беззвучно явилась Лаксана…
Зимогор сел и глянул сквозь их расставленные ноги: топограф лежал на берегу и его пугающая неподвижность почему-то не вызывала страха, как и предчувствие собственного конца. Он понимал, что эти отморозки резать сразу не станут, как безвинного топографа, сначала поиздеваются вволю и убивать будут долго, со вкусом. И сейчас вместо ожидаемой — естественной, обязательной! — боязни смерти Олег совершенно холодно думал, как бы не дать им мучить себя: побежать, чтоб стреляли в спину, но встать на ноги не дадут, этот похмельный готов в любой миг ударить сапогом в лицо…
Беззубый приподнял ему лезвием ножа подбородок.
— Когда Баркоша что-то говорит, надо слушаться. Ну, чего молчишь?
— Вчера говорливый был! — заметил мусорщик. — Сегодня язык в заднице…
В этот миг Олег поразился сам себе: не было никакой ненависти или злобы к нему, а лишь чувство, чем-то напоминающее зависть. Хоть Лаксана и сбегает от этого Баркоши, но всё равно он может видеть её каждый день, и сегодня, вернувшись домой, увидит…
— Значит, вчера всё сказал! — засмеялся беззубый. — Если помолиться только!.. Слышь, молиться будешь?
От него воняло куревом и луком.
— Буду, — сказал Зимогор. — Убери нож и дай встать.
— Ага! Сейчас! Сидя молись, — всё-таки нож убрал и отступил, глядя с некоторым удивлением: будет молиться или нет?
Одноглазый мужик молчал, поигрывая обрезом, морщился — должно быть, страдал от головной боли.
— Уяснил, за что мочить будут? — спросил мусорщик.
— Уяснил, — отозвался Зимогор и посмотрел ему в глаза.
И снова подумал — счастливый! Вернётся и увидит Лаксану…
— Мочи его, Циклоп!
Выстрел прогремел внезапно — казалось, был случайным, неприцельным, в лицо ударило дымом, взбитым песком, зазвенело в ушах. Дробовой заряд ушёл в землю между ног Зимогора, на поверхности осталась картонная прокладка от пыжа.
Стрелявший похмельный Циклоп захохотал, переломил обрез и швырнул в Олега пустой бумажной гильзой.
— Руки трясутся, а так бы яйца отстрелил! — вставил новый патрон и прицелился. — Ну, сейчас не промажу!
— Ничего ты не уяснил! — Баркоша отвёл рукой ствол обреза. — Я сказал: в Манораю не суйтесь.
Ему было неловко признаваться перед своими головорезами, что мстит за другое — за свою гражданскую жену, за рога и фингалы.
Второй раз одноглазый саданул дуплетом у самого уха — тоже как бы случайно, играючи, и оглушил Зимогора. Обрез отлетел на камни и, наверное, сильнейшей отдачей отшибло руку, потому что Циклопу стало не до смеха.
Олег машинально зажал уши, испытывая боль и гул в голове.
— Так будет с каждым, кто сюда придёт! — прокричал мусорщик. — Ты врубился, что такое — Манорая?!
И ещё что-то сказал, но уже не ему, а кому-то за спиной.
Третьего выстрела Зимогор не слышал, просто что-то мягкое толкнуло в затылок и земля оказалась перед глазами…
Она стояла за порогом обворованной квартиры Насадного, одетая современно и даже модно. В блокадном Ленинграде, впрочем, как и в латангском аэропорту, она являлась не одна — с мужчиной, называвшим себя Страгой Севера.