Мамонт считал излишнее её рвение желанием остаться с ним, поскольку Стратиг решил изменить ей урок и отослать на Таймыр.
А буровую следовало на самом деле всё время держать под контролем, потому что глубина скважины подходила к той отметке, за которой начинались породы, обладающие свойствами манорайской соли, поскольку были насыщены её излучением. И хуже всего, если бы они добурились до самой соли, а засечь этот факт становилось невозможно, поскольку в том месте, где заложили скважину, был самый высокий естественный фон излучения, от которого без специальной защиты разрушалась вообще или выходила из строя всякая электроника. Конечно, можно было бы и близко не подпускать их даже к насыщенным вмещающим породам, например, устроив аварию на дальних подступах, однако это никак не вразумило бы кощеев. Просто отступят на полметра и начнут проходку новой скважины. И так пока не достанут проектной глубины — горизонта, отбитого гравитационной разведкой: по её данным они знали, что в недрах находится неизвестное вещество, обладающее огромным удельным весом. И оно-то как раз даёт высокий фон излучения, от которого странным образом гибнет всякий искусственный интеллект, будь то летарий, претерпевший эволюцию от приматов, или компьютерная программа.
Они также знали, что в малых дозах излучение этого вещества полностью омолаживает организм и, по сути, делает жизнь вечной, если через определённые промежутки времени повторять курс. Однако при этом кощеям не был известен один очень важный факт: вынутая из недр и лишённая естественной породной оболочки манорайская соль довольно быстро таяла, как искусственно выращенные в космосе и легчайшие кристаллы КХ. Это был своеобразный сверхконцентрат солнечной энергии, той самой, благодаря которой в земных условиях происходит фотосинтез. Соль Вечности была известна с глубокой древности, и память о ней сохранилась в виде «философского камня», магического кристалла, сказках о жар-птице или синей птице счастья.
Надо было подпустить их вплотную к горизонту, может быть, даже позволить прикоснуться к нему, и тогда подменить керн. Буровики не должны ничего почувствовать, ибо они уже полгода купаются в этой энергии и к ней адаптировались, а для кощеев полученный вещественный материал будет убедительным — сами они для чистоты эксперимента никогда не встанут за пульт управления буровым станком, зная, что их ожидает в Манорае. Разве что профинансируют бурение ещё одной скважины, на которую уже заготовлен аналогичный керн с таймырской астроблемы.
Судя по времени и по тому, что на буровой начались частые остановки из-за сбоев электроники, цель была близка, но Мамонт ещё не нашёл надёжного способа, как произвести подмену. На самый крайний случай вариант был: собрать в Манораю несколько Дар, и пока они отводят глаза разведчикам недр, вытащить вагон с керном из-под сетей, где-нибудь в укромном месте произвести замену и вкатить его обратно. Операция была рискованная, могла занять несколько часов, и не исключался момент случайности: солдаты, как самые чувствительные к соли Вечности, могли выйти из-под чар и поднять тревогу.
Накануне праздника Мамонт подготовил керн, запаял его точно в такой же пластик и, загрузив машину, спрятал её поблизости от участка. Он знал, что радеть в Манораю съедутся многие Дары, и сразу после праздника можно провести операцию.
И вот, когда на восходе солнца по курганам Звёздной Раны запели жалейки, вплетаясь в пение птиц, и когда с гор, оставив свои ночные костры, побежали радостные гои, Мамонт тоже спустился со своей горы. Этот праздник отличался тем, что люди здесь находили друг друга со скоростью мысли. Стоило лишь подумать о близком человеке, как глаз немедленно выхватывал его из великого множества людей, и вмиг образовывалась незримая связующая нить.
Обычно здесь Валькирии находили своих избранников…
Все их прошлые встречи доставались так трудно и были всегда такими краткими, что эта, в Звёздной Ране, казалось, будет чудесной и поистине праздничной. Радение длилось целые сутки, от восхода до восхода, и в это время ни о чём не нужно было думать, потому что хоровод, словно река, понесёт всех к Радости Мира, и потому что в такие мгновения всякий человек, будь он трижды изгой, способен лишь молиться, чтоб продлилось очарование, или твердить: повинуюсь року!
Но пока что вокруг царила радость. Люди бросались друг к другу в объятия, слышался смех, восклицания, проливались слёзы счастья — всё напоминало перрон вокзала, как если бы переполненный прибывший поезд пришли встречать все родные и близкие пассажиров, и в единый миг схлестнулись две волны людей, переполненных чувствами. Кто-то узнавал Мамонта, и ему кричали:
— Здравствуй, Странник!
— Рад тебя видеть. Мамонт! Ты помнишь меня?
— Страннику — УРА!
Но всё это проносилось мимо, поскольку взгляд не мог зацепиться ни за одно лицо. Он бродил среди всеобщего ликования до тех пор, пока вокруг него не начал образовываться хоровод, и вышло так, что он остался один в круге.
Мамонт никогда не видел сразу столько счастливых людей, и это счастье, как особый вид энергии, утекало через сцепленные руки, бежало по огромному кругу и возвращалось многократно усиленное. Казалось, действительно, включи сейчас в эту цепочку мёртвого, он мгновенно оживёт, ибо не устоять смерти против жизнетворной и мощной волны открытой, беззаботной радости. И захлёстнутый ею человек переставал ощущать себя как личность; казалось, душа, разум, плоть и воля — всё растворилось в этом хороводе, разделилось на всех поровну и сотни «я» стали неким единым и огромным «Я», таким огромным, что приблизилось небо и синий космос можно стало достать рукой.
И было всё равно, куда, зачем и по какому таинственному пути бежит этот хоровод, разомкнувшись и вытянувшись в цепочку, ведомую мальчиком — Водящим. Каждый ощущал единственное желание: чтобы это движение не прекращалось, чтобы не разжимались руки. В какой-то момент они утратил чувство земли под собой, и казалось, ноги просто двигаются по воздуху, едва касаясь травы или воды, если внизу оказывалась река, и было одинаково легко бежать в гору или с горы.
Когда хоровод, словно птичий косяк, потянул в глубь Манораи, Мамонт поднялся на курган и сел на камень под старыми соснами.
— Такова участь всех Вещих Гоев, — услышал он. — Соль Знаний слишком горька, чтоб ощущать земные радости.
Перед ним стояла обнажённая до пояса молодая женщина с летящими волосами, словно только что отделившаяся от праздничного хоровода. Отличие от радеющей было лишь в том, что на груди её висел нож в чехле, осыпанном сверкающими камнями: являться на праздник с оружием запрещалось…
Это была ведунья, хранительница огня — Очага Святогора, Вечная Дева. Когда-то их называли Рожаницами…
Он потянулся взглядом туда, где ещё мелькали счастливые лица людей, улетающих, будто осенние журавли.
— Я искал Валькирию…
— Она придёт, — заверила Дева. — И у тебя ещё будет праздник. А на этом пусть радеют гои. Пусть испытают Радость Мира. Вещему Гою не пристало ликовать во время фазы Паришу. Вернись на землю, Варга. Ты ещё не исполнил своего урока.