После освобождения из застенков лечебницы он несколько отошёл от поиска прародины человечества и увлёкся идеями Порфирия Иванова, объявил себя его духовным наследником и ходил по снегу босиком, обливался водой на морозе и считал, что тело следует держать в постоянном холоде, чтобы через несколько поколений понизить его температуру на один градус и тем самым замедлить процессы старения организма. Журналиста Опарина он знал по газетам, и потому, пользуясь случаем, решил сразу же сделать его своим соратником, чтобы тот стал глашатаем холодного, северного образа жизни. Пришлось вместе с ним и иностранцами походить босиком по земле, облиться ледяной водой из колодца, поесть без хлеба и соли репчатого лука с сырой морковью и, воспользовавшись паузой, когда у Неверова и учеников наступит обязательный час молчания (по его мнению, такой ритуал даёт наивысшее внутреннее сосредоточение) — медитации, Сергей начал рассказывать о своих предположениях относительно Таймыра и Беловодья. Но только подошёл к теме, как учёный нарушил обряд и резко оборвал его на полуслове.
— Молчать! Не смейте! — глаза и душа его впервые совместились, и Опарин увидел перед собой сурового, жёсткого и вполне здорового человека. Американцы было раскрыли рты, мол, это очень интересно, и были тут же по-зимогорски наказаны. Учитель достал из своей одёжины две большие булавки, на глазах Опарина и остальных учеников проколол им языки, оставив эти булавки торчать. Затем продлил им молчание ещё на час, а сам взял Сергея под локоть жёсткой рукой, отвёл за огород и стал делать выговор:
— Что вы молотите языком, когда я объявил час молчания? Вижу! Вижу, зачем вы пожаловали! И вижу, что вы человек посвящённый!.. Но это не значит, что надо разлагать мне учеников. Вы лишаете их радости познания бытия! Вы порождаете в них сомнения в учителе!
— Ничего себе радость! — возмутился Сергей. — Зачем же им языки прокалывать? Это ужас!
— Вы ничего не поняли! Ужас… — Неверов выпустил локоть. — Да они счастливы! Счастливы, даже когда получают наказание. Они же все там рехнулись от благополучия, лени и тоски! А я им приношу счастливые моменты познания!
— Познания чего? Жестокости?
— Познание тайны русского народа! Они ведь за этим ко мне пришли… Думаете, приятно ходить в этих лохмотьях, лить на себя воду или морозить ноги на снегу?.. Да я с детства холода боюсь! Но они же ждут этого! Ждут чего-нибудь необычного, нестандартного! А поскольку у них сознание на примитивном уровне и они ни о чём, кроме всяких индейских обычаев или загадок инков не слышали, то приходится изобретать нечто им знакомое. Язык проколоть — это они понимают!.. Человек чувствует себя счастливым, когда познаёт тайну через знакомые ему образы и ритуалы. Им же потом у себя на родине придётся открывать подобные школы. А чем они привлекут к себе обожравшуюся и тоскующую публику? Да только «зимогорством»! Потому что у них разум дремлет, а душа пустая, как бубен. Вот и радуются всякой дикости! И им не нужно знать ничего ни о родине человечества, ни тем более о Беловодье.
— Значит, ваш научный труд о Таймыре — такая же авантюра и выдумка, как и школа? — спросил Опарин, теряя доверие.
— С чего вы взяли?.. Труд о родине человечества создан для внутреннего национального пользования, а не для этих… — он кивнул в сторону дома. — А мне нравится ваша идея насчёт таймырского Беловодья. Есть рациональное зерно. Главное, там холодно, всегда холодно и можно не обливаться… Если у вас есть благородные замыслы — действуйте! Действуйте без промедления, пока мир окончательно не превратился в сумасшедший дом и не опустился в бездну мрака и хаоса. Несите эту светлую мысль, освещайте путь людям. И пусть прозреют слепые!
Можно было прощаться с ним и уезжать, однако Неверов снова схватил за локоть, притянул.
— Вижу, вы человек не только посвящённый, а ещё мыслящий… Что мне посоветуете? Видели эту макаронницу у меня? Глубоко несчастная барышня, и больна. Семнадцать попыток суицида. Насмотрелась с детства сексуальной заразы и ей втемяшилось, что совокупление с ней — божественно. Нет, вылечить, конечно, можно, дать ей возможность, к примеру, почувствовать русскую бабью долю. Но ведь уедет и опять заболеет. Потому что страшна, как баба-яга, кто с ней в постель ляжет? Опять завихрения начнутся… Как вы считаете, если я объявлю её богиней любви — поможет? Но с полным запретом секса? Какой у богини может быть плотский секс!.. Поможет?
— Не знаю, — чтобы отделаться, сказал Опарин.
— Вот и я пока не знаю. Сомнения мучают. Объяви, так эти убогие американцы с неё не слезут. Им же так-то женщины не нужны, но если макаронница — богиня и есть запрет — в доску расшибутся. Любовь, не любовь — они уже этого не понимают. Конечно, рискованно, да пусть хоть чуть-чуть почувствует себя женщиной…
Сергей высвободил руку и пошёл задами, выискивая проулок между огородами, чтобы выйти на улицу.
— А что со шведом делать — не посоветуешь? — вслед спросил Неверов. — Сын миллионера, свой самолёт есть, даже человечину пробовал. Ни холодом, ни обливанием уже не поможешь! Ты не знаешь, чем бы его таким полечить?..
Полоса крупных разочарований ещё не убила надежду, и Опарин решил испытать последний шанс — встретиться с академиком Насадным. В Питер он приехал ранним весенним утром и, невзирая на время, стал стучать в двери — звонок оказался отключённым. Достучался лишь к вечеру…
Исследователь звёздных ран кипел от гнева, когда открывал, однако, пытливо взглянув на гостя, смилостивился и впустил. Дело было первого мая, в праздник по советскому календарю, и по этому случаю академик обрядился в парадный костюм с двумя звёздами Героя Социалистического Труда и десятком орденов. Столь мощный «иконостас» на груди никак не сочетался с внутренним убранством квартиры, и бескорыстный искатель счастья для униженных и оскорблённых в тот же час отнёс Насадного к своим пациентам.
— Что вам угодно, молодой человек? — встретил он журналиста ледяным вопросом, и что бы потом Опарин ни говорил, какие бы доводы ни излагал, каменный тон академика не изменился. Его никак не поколебала повесть об отсидке в политической тюрьме, о доле диссидента в России, впрочем, как и рассказ о журналистской деятельности, приведшей к новому противостоянию власти. И лишь когда он поведал, что ищет страну счастья — Беловодье, иначе говоря, родину человечества, голос Насадного чуть оттаял и сделался старчески дребезжащим.
— Вы больной человек… Понимаете, что вы — больной человек?
— Возможно, — согласился Опарин. — Есть элемент навязчивой идеи… Почему же те, кто считает себя здоровым и выглядит здоровым, ничего не делают?
— Никогда не задавайте мне риторических вопросов, — обрезал академик. — Что вы от меня хотите?
— Указать место, где произошёл человек, где пробудился его современный разум.
— Зачем это вам?
— Хочу собрать всех несчастных, обездоленных, страдающих, всех обиженных и невинно наказанных, чтоб поселить в Беловодье.