Для острастки Когтев сунул Трофима в карцер на пятнадцать суток. Но для него это было сущим пустяком по сравнению с тем сроком, который грозил ему за убийство Бутона, если бы оно было доказано…
* * *
Трофим чувствовал себя героем. Он убил своего врага, спросил с него за гнилой базар. И теперь ни один человек не посмеет обвинить его в пустозвонстве. Витой поощрит его улыбкой, а Рубач завистливо подожмет губы…
Но в камере его ждало разочарование. Оказалось, что Витой третьего дня получил на суде свой срок, после чего был переведен в блок для осужденных. И Башмака в камере не было, и другие пацаны, с которыми скентовался Трофим, тоже куда-то подевались. Угловую шконку занимал Рубач. Оказывается, теперь он смотрел за хатой.
Едва Трофим вошел в камеру, как к нему подскочил какой-то разудалый баклан с замашками клоуна.
– Ша! Кого я вижу? – скоморошно обхлопывая себя руками, выдал он. – Граф… или князь… Извините, запамятовал!
– Фарсер, фу! – одернул его Рубач. – Нюх потерял? Своих не узнаешь?.. Это Трофим, зема мой…
Он не поленился, с улыбкой на всю ширину лица поднялся со своей койки, подал Трофиму руку, когда тот подошел к нему. Посадил за стол.
– Лекарь! Дегтю замути! – с барственным видом распорядился новый смотрящий.
Шестерка по кличке Лекарь в момент принялся разводить огонь для кипятка… Хорошо устроился Рубач, ничего не скажешь. Если только пристяжью обзавелся, так у него еще шут в обойме – чисто как у французского короля в свите.
– Ну, рассказывай, братан, как там в кондее? – спросил он.
– Да ничего, жить можно.
– Почта там не работает.
– Глухо как в танке, – кивнул Трофим.
– А Бутона, говорят, похоронили.
– Сам во всем виноват.
– Не вопрос. За свой базар отвечать надо… И за базар, и за дела…
– Это ты о чем? – напрягся Трофим.
– Да все о том же… Почта, говорю, в кондее не работает. Не знаешь ты, что у нас теперь новый смотрящий.
– Знаю, ты.
– Я за хатой смотрю. А на тюрьму Жиха стал… Такие вот дела…
– А Щипчик?
– Щипчик на этап ушел. Тесно ему здесь стало… Жиха теперь рулить будет…
Рубач благодушно улыбался, но Трофим понимал, что он всего лишь изображает добренького. Не зря же он о делах заговорил…
– Я по сравнению с Жихой человек маленький, не мне решать, хорошо это или плохо. По мне, так хорошо, что он за тюрьмой смотрит…
– Это ты правильно сказал, что ты человек маленький… – ухмыльнулся Рубач. – Но все же Жиха о тебе знает…
Всем своим видом он давал понять, что вор не жалует Трофима.
– И что?
– Да вот, должок у тебя перед Жихой.
Эта постановка не стала для Трофима неожиданной. Он чувствовал, что Рубач вот-вот достанет камень из-за пазухи. И вот это случилось.
– Какой должок?
– Зачем спрашиваешь, если сам все знаешь… Сколько вы с цехового сняли?
– Э-э… Нисколько… Он пустой был…
– Да? А дачки у тебя жирные. И больничку себе купил. На какие, спрашивается, шиши?
– Так это мать старается…
– Твоя мать бутылки по помойкам собирала. А сейчас у нее на мази все. Пить бросила, прибарахлилась…
– Откуда знаешь?
– Знаю. Я же сам из Чернопольска, не забывай…
– Ты мне предъяву бросаешь? – без вызова, но мрачно и жестко спросил Трофим.
– Зачем предъяву? Долг отдашь, и никаких предъяв и близко не будет. А пока ты перед Жихой в обязах…
– Перед Жихой или перед общаком?
– Само собой, перед общаком.
– И сколько?
– Двадцать косарей.
– Ничего себе! Откуда такие бабки?
Деньги у Трофима были, и мать могла бы отдать их на общак. Тем более что, по большому счету, он должен был так поступить – отдать часть навара на грев для братвы. Но не двадцать же тысяч. И не Жихе, который, судя по всему, только тем и занимался, что стриг купоны с барыг. А ведь не царское это дело. Вор воровать должен, а этот и цеховых, и братву на бабки разводит. Скользкие у него какие-то постановки, и представитель его в лице Рубача такой же скользкий.
– Оттуда же, откуда ты их взял…
– Нет у меня столько!..
– А сколько есть?
– Да мы всего две штуки взяли. И те пополам с кентом разбили…
– Что за кент?
Трофим мотнул головой. Он имел полное право отмолчаться. А Рубач не имел права лезть к нему в душу.
– Не хочешь говорить, не надо, – усмехнулся смотрящий. – Я не опер и не наседка, чтобы выпытывать… Значит, двадцатник сам потянешь…
– Нет у меня таких денег. И быть не может…
– А сколько есть?
– Ну, один косарь взял, его и отдам…
Рубач долго и пристально смотрел Трофиму в глаза. Что-то увидел в них, потому отрицательно мотнул головой.
– Двадцать косарей с тебя… Срок – две недели. Матушке своей отпиши, пусть ищет…
– Это беспредел! – разозлился Трофим.
– Не понял, ты кому беспредел предъявляешь? – хищно сощурился Рубач. – Жихе?
– При чем здесь Жиха? Я не с ним, я с тобой говорю.
– Значит, мне предъявляешь?
Трофим досадливо поджал губы. Он прекрасно понимал, что против Рубача ему не потянуть. За этим жуком сила, а за ним, увы, ничего.
– Я сказал, что думаю, – растерянно выдавил он.
– А за свои слова отвечать надо, ты не знал?.. Значит, я беспредельщик?
– Я этого не говорил.
– А чо ты заюлил, пацан? Ссышь, когда страшно? – глумливо осклабился Рубач. – Я ведь и спросить могу… И спрошу… Короче, срок у тебя неделя. Не отдашь бабло, спрошу за все твои гнилые базары…
– Ты же говорил, что у меня две недели, – горько усмехнулся Трофим.
– Ничего, за неделю подсуетишься… А то смотри, как бы потом под клиентом не засуетиться… Все, свободен… Лекарь! Сгони Потного со шконаря…
Потный представлял собой тщедушного зачуханного мужичка, бедолагу, обиженного жизнью и презираемого сокамерниками. И шконку он занимал ту самую, на которой спал Бутон до того, как его опустили. Рубач нарочно загонял сюда Трофима, чтобы он осознал зыбкость своего существования. Отдашь деньги – будешь жить как человек, нет – опустят…
Трофим лег на шконку, закусил губу, чтобы сдержать наползающие на глаза слезы. До боли обидно. И что за жизнь у него на киче. Вроде бы правильный пацан, вроде бы должен жить здесь по-людски. Но сначала Бутон подляну ему подсунул, теперь вот Рубач беспредельничает. То одна палка в колеса, то другая…