– На больничку надо. На пару деньков. Сутки – червонец.
– Не ко мне обращаешься, парень.
– Четвертной за сутки.
– Это к врачу надо. Или к начальнику оперчасти…
– Полтинник!
– Деньги вперед.
Сторублевка перекочевала в лапу конвоира чуть позже, когда народ возвращался в камеру.
А вечером в камеру заглянул тюремный врач. Кучерявый типчик в больших роговых очках.
– Ну, кто у нас тут больной?
Судя по его бодренькому голосу, Трофим понял, что конвойный ему забашлял. Какой процент от общей суммы – это уже не его заботы. Главное, что его не кинули…
– Если не на голову, то я, – словно бы нехотя сказал он.
– Что беспокоит?
– Температура. Сорок два и два…
– О! Это очень высокая температура!
Лепила забрал Трофима с собой, но пришлось отстегнуть ему стольник, чтобы попасть именно в ту палату, где лежал Бутон… Какими правдами-неправдами эта мразь попала на больничку, Трофима совсем не интересовало. Главное, что он добрался до него. И теперь уж он не слезет с крючка.
Шансов у Бутона не было, и он понял это, едва глянул на Трофима.
– А-а, уберите его отсюда! – взвизгнул он.
Но врач и не заходил в палату, здесь был только санитар из хозобслуги, но тот понял, что пахнет жареным, и поспешил выйти. Все правильно, хочешь жить, не лезь в чужие дела…
– Бутон, ты чо, в натуре! Нормально все, – увещевательно улыбнулся Трофим. – Я даже не знал, что ты здесь. Температура у меня высокая…
Он сел на свободную шконку – на самую непутевую, возле двери. Ложиться не стал. Быстрым взглядом осмотрел палату. Два мужика и плюс Бутон, он сам должен быть здесь четвертым. Но недолго будет длиться такой расклад.
– Ты… Ты… Я знаю, зачем ты пришел!
Бутон уже не лежал, он сидел на своей койке – затылком прижавшись к дужке. Трофим держал его под контролем – в любой момент мог вскочить с места, чтобы догнать, если он вдруг вздумает убежать. Но, похоже, Бутон и не думал убегать. Сидит, жмется, руки в боксерском положении – отбиваться собирается. Но ведь Трофим не нападает.
– Да брось ты!.. Я ж тебя мягким черенком ударил, чтобы не убить. Зато братва теперь считает, что я разобрался с тобой… Ну, не получилось, но ведь я ударил, да?..
– Ударил, – кивнул Бутон.
– Пойми, я же не зверь какой-то. Я просто правильный пацан. За свой базар отвечаю, за чужой спрашиваю… Вот ты зачем на меня бочку катнул, а? Что я тебе плохого сделал?
– Да ничего, – подавленно дернул плечами Бутон.
– А ты, идиот, буром попер… Да я на тебя не злюсь… Уже не злюсь. Ты же сполна за свой косяк расплатился, так?
– Да…
– Теперь ты знаешь, как за гнилой базар спрашивают.
– Знаю, – пустил слезу Бутон.
Трофиму даже стало жаль парня. Но он не позволил непрошеному чувству обвиться вокруг шеи.
– Менты тебе что шьют?
– Кражу… То есть угон… Машину взяли покататься, а нас повязали…
– Мусора на то и мусора, чтобы честных пацанов вязать… Но ты не честный пацан. Облажался ты. И надо было тебе бочку на меня катнуть… Ничего, может, еще наладится?
– Что наладится?
– Ну, может, еще выправишь свое положение.
– Ты издеваешься, да? Из моей ямы ни в жизнь не выбраться. И ты это знаешь.
– Да это байки все. На самом деле выбраться можно. Ну, не сразу, постепенно. Если, конечно, ниже не опускаться. Ты же здесь не балуешь, нет?..
– Да чтобы я! – вскинулся Бутон. – Да пусть только попробуют!
В его глазах мелькнули искорки надежды, сам он приободрился… Трофим сдержал усмешку. Точно у парня с мозгами не все ладно, если такую шнягу схавал… В петушиный куток легко влететь, выпорхнуть обратно можно только ногами вперед.
– Во-во, честь надо беречь! Даже после второго аборта… Это я так, к слову… Короче, ты за меня, парень, держись, и все путем будет… Только руками ко мне не прикасайся, договорились? Когда я тебя в люди выведу, мы крепко пожмем друг другу руки… Ты пойми, я за собой вину чувствую, ну, что тебя из-за меня опустили… А это что за люди?
Трофим более внимательно обозрел соседей. Точно, мужичье.
– Наше вам с кисточкой, братва! Трофим!
– Горбыль! – назвался тощий и сутулый мужик с длинным носом.
– Чеснок, – буркнул второй.
Этот посерьезней. Хмурый, исподлобья взгляд, плотно сжатые губы. В глазах плохо скрытая неприязнь и ухмылка. Похоже, он знал, кто такой Бутон, и ему совсем не нравилось, что Трофим с ним якшается…
Трофим не стал качать права. И на угловую шконку возле окна рваться не стал. Его вполне устраивала койка у самого входа – отсюда он запросто мог опередить Бутона, если тот вздумает броситься к двери. Сломился же он с хаты раз, может сломиться и второй…
Он продолжал грузить Бутона, втираться к нему в доверие. В конце концов петух успокоился, сложил свои крылья. После отбоя он очень долго ворочался на своем шестке, затих лишь за полночь, ближе к утру. Все это время, пока Бутон маялся бессонницей, Трофим притворялся, что спит. И когда тот заснул, тихонько подошел к его шконке.
В одной руке он сжимал заточку, в другой держал подушку. Если Бутон вдруг проснется, то в ход пойдет первое, если нет, то второе… Опущенный никак не отреагировал на его появление. Трофим накрыл его лицо подушкой, навалился на нее всем телом. Бутон проснулся, попытался высвободиться, но Трофим клещом, намертво впился в него…
В какой-то момент жалость к человеку едва не ослабила его хватку и не разжала руки. Но все же он пересилил себя. В такой момент остановиться мог только самоубийца. Ведь к петухам, чтобы не зашквариться, нельзя было прикасаться руками. И бить их следовало ногами. Но Трофим наплевал на эти правила. Ведь он убивал Бутона, а не миловался с ним… И если он не сможет довести дело до конца, по тюрьме пойдет слух, что он обнимался в Бутоном в его постели. Рубач первым стащит с него штаны и заклеймит его позором…
Бутон сопротивлялся, пока были силы. А они с каждой секундой стремительно убывали. Приговоренный конвульсивно дернулся и затих. На всякий случай Трофим выждал время и только затем убрал подушку с холодеющего лица. Отмучился петушок…
Утром вошедший в палату санитар обнаружил Бутона лежащим на полу – на шее петля из полотенца, один конец которого был привязан к дужке кровати. Выходило, что петух не выдержал унижений, а потому и покончил жизнь самоубийством.
Но все же Трофим не избежал встречи с начальником оперчасти. Майор Когтев долго пугал его показаниями свидетелей – двух мужиков из палаты. Но расколоть его не смог. Трофим был уверен, что кум блефует. И эта уверенность его не подвела – действительно, показания свидетелей были чистой воды провокацией. Чуть позже выяснилось, что соседи по палате действительно «ничего не видели, ничего не слышали»…