Целая гора, а не дерево, и трещины в коре смахивают на горные ущелья и овраги, а сам ствол, думаю, крепче камня, это ж какую махину держит на себе.
Из дупла на высоте в два человеческих роста падает сверкающий водопад, обрушивается с шумом в выбитый у корней бассейн, теперь заботливо выложенный камнями, это чтоб не расширялся и не вредил, а дальше бежит бурно и бодро, подпрыгивая на камешках и уносясь вдаль, где его заботливо укрывают от чужих высокая трава и камни.
Уулла сказала гордо:
— Вода целебная!
— А что целит?
— Все, — заверила она. — Ну, не до конца, конечно.
— Не до конца — это как?
— Не полностью, — объяснила она уже увереннее, то ли из‑за моей тупости, то ли потому, что уже рядом с домом, и спрятавшиеся сородичи видят, как она умело выполнила невероятно трудное задание. — Но вполне хорошо…
Она улыбнулась и пропала из виду, только улыбка некоторое время чеширила в воздухе да пальцы мои ощущали ее хрупкое тело. Затем ладони мои сомкнулись в пустоте, а наверху вроде бы чуть сильнее шелестнули ветви, хотя такой мотылек не потревожит и листка, да еще привыкший маскироваться.
Бобик обежал дерево, это заняло некоторое время, вернулся с отчетливо выраженным недоумением на морде. Явно чует что‑то неладное, но альвы при их идеальной маскировке могут обмануть, видимо, даже сверхчувствительного Адского Пса.
Я соскочил на землю, Зайчик посмотрел на меня с вопросом в теплых коричневых глазах. Я похлопал его по шее.
— Погуляй пока здесь. Если что найдешь лакомое, жри, не спрашивай разрешения. Все ценное альвы спрятали.
Он сразу же пошел к ручью и долго с удовольствием пил, как будто и в самом деле вода в чем‑то непростая, хотя вообще‑то она и есть непростая, это же не родник, пробившийся наверх благодаря пробурившим землю корням, а древесный сок…
И вообще, мелькнула мысль, какие же могучие корни, если добывают и поднимают из недр столько воды, что хватает и такой громадине, а излишки еще и сбрасывают вот так небрежно, не считая тех озер, что ежесекундно испаряются с поверхности листьев.
Уулла возникла передо мной так неожиданно, что я вздрогнул и рассердился на себя, я же непоколебимый утес, скала, меня никто не смеет вот так р — р-раз и врасплох, как хомяка на солнышке.
— Старейшины, — сказала она, — совещаются и сейчас спустятся.
— Прекрасно, — ответил я, — а то мне как‑то лезть на дерево, хотя мои предки именно там и жили… Хорошее деревцо! Уверен, эта порода выведена специально для засушливых районов.
Она спросила растерянно:
— Зачем?
— Запускает корни в такие глубины, — объяснил я, — что в любой пустыне сумеет найти воду. А излишки выбрасывает наверх. Ну, примерно как корова постоянно отдает «излишки» молока.
Она возразила с неудовольствием:
— Это Священное Дерево!
— Священное, — согласился я. — Так и назовем этот вид: санта санпликатас вульгарис. Чем оно размножается?
Уулла на глазах превращалась из милого существа с рожицей вечной скорби в оскорбленного и рассерженного зверька.
— Так нельзя говорить о Священном Дереве!
— Почему? — изумился я. — Даже все боги размножались, Зевс вон оставив тысячи потомков, даже коров и тараканов не пропускал, а Посейдон, Аполлон, Арес?.. Или все эти одины и торы, они тоже о — го‑то!
— Я не знаю, о чем ты говоришь!
Я проговорил задумчиво:
— Наверное, желудями? Надо будет нарыть, как свинья под дубом. А что, Эзопу можно, а мне почему‑то низзя?
Она отрезала:
— Такие вопросы не обсуждают даже жрецы!
— У вас и жрецы есть, — сказал я, — значит, еще не все потеряно. Однако если желудями, то нужно собрать побольше. Для вашей же выгоды, не поняла?
Она ответила озадаченно:
— Нет.
— Если посадить такие деревья, — сказал я, — например, в Гандерсгейме, который срочно нужно превратить во избежание народных волнений из королевства третьего мира в высокоразвитое, то вы сможете жить и там в кронах. Ну, если вдруг очередной проповедник нового пути не убедит вас начать новую жизнь, скажем, в норах!
Она смотрела ошалело, за полетом человеческой мысли вообще проследить трудно, это у эльфов они подобны полету стрижей, у троллей — бегу кабанов, а у нас несутся, как бабочки, эти дуры сами не знают, в какую сторону порханут в следующий момент, из‑за чего их ни одна даже хитроумная и быстрая птица не поймает.
— Какие норы? — пролепетала она умоляюще. — О чем ты?
Я отмахнулся.
— Не бери в головку. Хотя надо подумать и насчет отводков или вегетативного размножения, что, наверное, одно и то же?.. Гандерсгейм, как же я, сволочь, о тебе забочусь!
Она вытаращила и без того огромные глаза.
— Гандер… Гандер?
Я отмахнулся.
— Это у простого человека только одна голова на плечах, а у меня, отца народа, знаешь их сколько?..
Он прошептала в ужасе:
— Сколько?
— Обалдеешь! — сообщил я. — Потому вот одной головой смотрю на тебя, а другой думаю о благе всего человечества! Что, смешно?.. Почему не смешно?.. Я бы в этом месте заржал, а то бы и вовсе упал с лошади и валялся, как конь на траве, взбрыкивая и поржавывая… или поржевая? Поржувывая?.. Эх, не подберу точного слова, а политикам нужно с ними быть осторожнее, чем поэтам…
Я запнулся на полуслове, шагах в десяти от дерева возникла группа таких же низкорослых и вообще миниатюрных существ, как Уулла, все в темных невзрачных халатах, а серый цвет я определил как маскировочный.
Наверное, они уже некоторое время стоят там, прислушиваясь к разговору, но я и сам себя не всегда понимаю, для подданных вообще харизмат и загадочник, а что поймут эти вот с крылышками…
Уулла поглядывала то на меня, то на них, но я, не зная местных ритуалов, предпочел скромно и с достоинством оставаться на месте. Хотя это я к ним прибыл, но нуждаются во мне они, так что в намечающейся торговле у меня некоторое преимущество.
Очень медленно, словно они такие вот страшные и опасаются меня спугнуть, начали приближаться все той же тесной группой.
Я приосанился и ждал, выставив вперед правую ногу и чуть откинувшись назад всем корпусом. Бобик, перехватив мой строгий взгляд, сел, но в нетерпении повизгивал, все существа невысокого роста кажутся ему детьми, с которыми так хорошо играть.
Уулла произнесла почтительно:
— Это наш народ…
— Старейшины? — уточнил я.
Она покачала головой.