Ювелир поднес листок к глазам и на секунду задумался.

– Первый принцип моей профессии, – проговорил он наконец, – полная конфиденциальность. Покупатель драгоценности должен быть стопроцентно уверен, что никто не узнает о его покупке, что на следующий день к нему не заявятся гости с утюгом да паяльником… То же самое – и продавец. Кто захочет, чтобы стало известно, какие деньги у него неожиданно появились… Я уж не говорю о тех случаях, когда сережки или перстенек покупают вовсе не жене, опять-таки не рассчитывая на огласку…

– Это не тот случай, – прервал старика Маркиз. – Если мы говорим об одном и том же украшении, владелица его скончалась и ей уже все равно.

– Никогда не называй драгоценности украшениями, – поморщился старый ювелир, – теперь редко случается, что они действительно украшают женщину, которая их носит. А насчет этой броши, поскольку ты говоришь, что владелица умерла… ее покупала действительно женщина.

– Холеная дама, шатенка средних лет?

– Да, это она.

– Какая редкая удача! – воскликнул Леня. – Значит, она покупала эту брошь у вас? И это была действительно драгоценная брошь? Я имею в виду, с настоящими бриллиантами и изумрудами?

Иван Францевич посмотрел на Леню с неодобрительным удивлением:

– Что ты хочешь сказать? Я ничем другим, кроме настоящих камней, не занимаюсь последние шестьдесят лет.

– Простите, Иван Францевич, я не хотел вас обидеть. Дело в том, что после смерти Валерии Борисовны нашли точно такую же брошь… но она была хорошо сделанной имитацией, с поддельными камнями.

– Вот как! – Миллер забарабанил пальцами по столу, уставившись взглядом в дальний угол кабинета.

– Больше того, – продолжил Маркиз, – после ее смерти у нее в доме нашли целую коллекцию поддельных драгоценностей… или имитаций.

– Хорошо, – решился наконец ювелир, – я расскажу все, что знаю. Эта дама… Она обратилась ко мне по приличной рекомендации, уж не буду называть имен, и покупала достаточно много первоклассных старинных драгоценностей. Одновременно она попросила меня рекомендовать хорошего мастера, специализирующегося на изготовлении имитаций.

– Она не объяснила для чего?

– Мне она сказала, что хочет заказать копии всех купленных у меня вещей, чтобы в большинстве случаев носить подделки, держа настоящие драгоценности в сейфе. Иногда покупатели так действительно поступают, чтобы не рисковать настоящими камнями…

– Ну и как – рекомендовали вы ей такого мастера?

– А почему нет? – Иван Францевич пожал плечами. – Она – клиентка, и клиентка крупная. Покупала много, платила хорошо…

– И к кому вы ее направили?

– Есть один молодой человек… у Ильи Борисовича работает…

– У Лейбовича? – уточнил Маркиз, вспомнив один забавный эпизод из своего послужного списка.

– У него, – кивнул ювелир, – толковый юноша. В камнях разбирается не особенно – оно и понятно, молод еще совсем, пятидесяти нет, – но имитации делает превосходные, невооруженным глазом сразу и не отличишь…

– Даже вы? – вежливо удивился Маркиз.

– Ну я-то, конечно, отличу…

– Я хочу попросить вас еще об одной услуге. – В голосе Маркиза зазвучала необычная для него нерешительность. – Нет ли у вас перечня и описания тех изделий, которые приобретала у вас покойная? Я понимаю, что прошу вас о невозможном, но такой перечень мог бы мне очень помочь…

Иван Францевич засопел, как рассерженный еж, но вдруг, повинуясь неожиданному импульсу, выдвинул верхний ящик стола.

– Ох, только в память об Аскольде! Но я с тобой все свои незыблемые принципы нарушил!

Он вытащил из ящика стопку фотографий и протянул ее Маркизу.

* * *

Лола в ожидании Маркиза от скуки трудилась на кухне. Такая деятельность ее успокаивала, и Лола сварила рассольник из гусиных потрошков и запекла в духовке огромный кусок свинины. Их домашний зоопарк в полном составе ошивался на теплой кухне. Попугай дремал на холодильнике, Аскольд и Пу И выпихивали друг друга из кресла, пока не угомонились.

Маркиз, вернувшись, приятно удивился. Перед ним была прежняя Лола, исчезли тревожный блеск глаз и нервозность.

– Дорогая, посмотри эти фотографии, – проговорил Леня, когда обед был закончен и на столе остались только маленькие чашечки свежезаваренного кофе. – Что из этих украшений носила ваша покойная Валерия?

Лола перебирала снимки один за другим, подолгу любуясь каждым.

– Какая прелесть! – то и дело замирала она над какой-нибудь фотографией, молитвенно сложив руки. – Ну это просто чудо!

– Лолка, я тебе для чего дал фотографии? Не восхищайся, а трезво смотри – что ты на ней видела, а что – нет…

– Ну, вот эти серьги она пару раз надевала… Этот перстень был на ней в день генеральной репетиции «Ревизора»… Этот браслет я тоже как-то на ней видела… А вот та самая змейка, из-за которой было столько шума… Слушай, а вот эту брошь я тоже видела, но не на ней…

– Что значит – не на ней?

– Ну, не на Валерии, а на другой женщине…

– Да ты, наверное, перепутала! Мало ли похожих украшений?

– Да? Ты посмотри на эту красоту – ты думаешь, такое можно перепутать?

Маркиз заглянул через Лолино плечо. Перед ней на столе лежала фотография действительно очень эффектного и необычного украшения – броши, представляющей собой восьмиконечную рубиновую звезду, удивительно изящно сплетенную с сапфировым полумесяцем и маленьким бриллиантовым вензелем «А».

– Ну и где ты, интересно, видела эту брошечку? – осторожно поинтересовался Маркиз.

– Сам ты брошечка! – обиделась Лола. – Не веришь мне? Да она у меня прямо перед глазами стоит! Такое забыть невозможно!

– Но на ком ты это видела – можешь вспомнить? Меня твои эмоции в данном случае не очень интересуют, меня факты интересуют!

– Ну сейчас, постараюсь вспомнить, когда это было… – Лола замерла, уставившись в фотографию и наморщив лоб, усиленно напрягая свои мозговые извилины.

– Кажется, это было на приеме, посвященном открытию галереи «Аквилон»… От театра пригласили нас с Главным, но Валерия там тоже была, по каким-то своим собственным каналам… Она всюду пролезет… пролезала…

– А ты в «Аквилоне» кого-нибудь знаешь?

– В «Аквилоне»? – Лола на секунду задумалась. – Конечно, Веру Соловей.

– Что это за птица такая?

– Ну что ты! Верка Соловей – это что-то! Она всех знает, и ее все знают, ее всюду приглашают, и она везде успевает отметиться. При этом она, собственно, ничего не делает, разве что иногда пишет маленькие заметочки в мелкие газетенки про те тусовки, на которых успела мелькнуть. Заметки поганенькие, потому что она ничего не умеет толком делать, да ей и некогда – попробуй-ка везде успеть! Но поскольку она везде замечена, то ее по инерции продолжают приглашать, а заметки продолжают печатать, поэтому она считается журналисткой…