– Заходи, я сейчас все это сброшу, чуть сполоснусь, – сказал Сергей.
– Свалки?
– Угу!
Кольцов бросил на пол куртку, снял ботинки, переступил через них и направился в ванную. Оттуда крикнул Славе:
– Иди на кухню. На плите в кастрюле борщ, мама сварила, разогрей!
Он пришел через десять минут в чистой одежде, с мокрыми волосами, между светлыми бровями залегла глубокая морщинка, что свидетельствовало о крайней степени усталости.
– А у меня все готово, – доложил Слава. – Борщ кипит, хлеб я просто порвал на куски, и эта бутылочка каким-то образом оказалась в кармане.
– Ты просто добрый фей, – кивнул Сергей. – Ты прям сам все и нальешь?
– Обслужу по-царски. Ехал к тебе и думал: если ему мама борщ сварила, он для меня самый дорогой человек.
Они молча выпили водки, потом сосредоточенно ели густой, вкусно пахнущий борщ. Еще выпили водки. Покурили. Тянули время, не хотелось говорить о делах. Наконец Сергей спросил:
– Кудинова вызывали на опознание?
– Да. Ни одну из трех найденных девушек он не признал… Будешь еще искать?
– Ты знаешь, мы практически все пропахали… По-ударному. Всех привлекли, в том числе и бомжей, со всеми по мере возможности расплатились… Речь ведь идет об одной ночи. Раз среди этих девушек нет Марины, значит, она в другом месте… Других мест – сколько угодно. Канавы, лесополосы и так далее…
– Что решил?
– А ничего. Как говорит мудрый Масленников, у каждого человека – свой путь, даже после смерти. Вдруг получится его нащупать в данном случае. Для этого как минимум нужно найти людей или человека, вскрывавшего могилу. По убитой старухе ничего?
– В Москве за интересующий нас период нет ни одного заявления о пропаже женщины примерно восьмидесяти лет. Умирали, конечно, но раз смерть регистрировалась, значит, не наш случай. Ну, они все и похоронены. Висяк, Сережа.
– У тебя все на первых порах висяк. А потом… Как говорит…
– Кончай цитировать Масленникова. Я б на его месте тоже стал мудрым. Приносят готовеньких – вскрывай да рассказывай, в чем дело. В промежутках – выпивай и философствуй.
– А я в него верю. Возможно, из-за отсутствия других идеалов. Мы ведь никак не помогли правоохранительным органам своим беспросветным ковырянием на свалках?
– Помогли. Неделю назад был звонок по 02 из одного дома, что жильцы давно не видят двухлетнего ребенка. Мать – наркоманка. Вошли к ней. У нее двое детей было. В квартире обнаружили старшую девочку девяти лет. По поводу младшей мамашка сказала, что она у нее как-то случайно умерла, она испугалась и отнесла ее в свертке на помойку соседнего двора.
– Отчего на самом деле умер ребенок?
– Истощение, истязание, гематомы и… задушила, тварь. Экспертиза показала, и старшая девочка рассказала: «Мама Верочку дуфыла-дуфыла…»
– Допьем? Слава, эта тварь может очень легко отделаться. Надо бы проследить за ходом дела.
– Она мать. Раскается, присяжных за душу тронет… Они к наркоманкам как-то неровно дышат обычно. Типа – болеет, бедная. Только за всеми не проследишь.
– Ладно, посмотрим. Я схожу, не поленюсь.
– А я не пойду. И домой сегодня не поеду. Остановят же, гады. А у меня денег мало.
– Оставайся. Хочешь, на этом диванчике поспи, я плед принесу, могу надувной матрас в комнате положить. На диван свой не пущу. Я сам к нему привык.
– Свинья. Я все-таки гость.
– А я – сибарит. Так что ты выбираешь?
– Надувной матрас, – уже не очень внятно сказал Слава. – Мне будет сниться, что я в нем по морю плыву.
– Вот видишь. И будет нам обоим счастье.
Они улеглись каждый на своем месте, предвкушая блаженство, Сергей погасил свет, но тяжелый день все не отпускал их в желанный сон.
– Серега, не спишь? – спросил Слава.
– Спал бы, если бы ты не спросил. А что?
– Да я подумал… На кладбищах бы поспрашивать… Не было ли где-то петрушки со вскрыванием могил? Больно работа чистая. Как будто не впервой.
– Елки… – изумленно протянул Сергей. – И это пришло в твою голову, а не в мою! Такая простая и гениальная мысль. Вот что делает водка. Мысли ошибаются адресом!
Он достал большой кусок темно-синей переливающейся парчи. Он хранил его давно для особого случая. Разложил на столе, любовно разгладил, взял портновские ножницы и точно, быстро и безошибочно разрезал на детали. Затем прострочил их на машинке, как профессиональная швея. В размерах он никогда не ошибался. Прогладил швы, внимательно рассмотрел под ярким светом элегантное узкое строгое платье. Украшать его однозначно нужно, но с умом. Он долго рылся в старом сундуке, пока не нашел бледно-розовый шифон. Да, это оно! Вскоре был готов широкий присборенный бант на талию и нежный летящий волан, украсивший вырез. Он повесил платье на стул, долго думал, глядя на него… Синее к синим глазам – слишком просто. Решение пришло через полчаса. Он перешел в кухню, где уже была включена муфельная печь для обжига фарфора. Он работал с таким вдохновением, как никогда в жизни. И результат удивил его самого. Два удлиненных фарфоровых глаза получились совершенно необычного каштанового цвета с золотистыми проблесками, как два топаза.
…Она взглянула на него, когда были приклеены пушистые ресницы. Он сказал: «Ты – не Суок… Я не знаю, как тебя назвать… Наверное, Злата». Парик по цвету подходил к глазам, но он долго и кропотливо наносил особую краску на самые кончики волос. На короткие пряди на макушке. Получился невероятный результат. Волосы естественного каштанового цвета, на которые как будто пролился мелкий золотой дождь.
Он взглянул на календарь и понял, что не выходил из дома, не ел, не пил три дня. Роскошная кукла снисходительно улыбнулась ему губами цвета спелой вишни. Он потянул ее за руку, и она поставила вперед одну ногу, затем другую. Этого он добивался много лет…
Сорвавшийся с цепи голодный Полкан открыл входную дверь, вошел сначала в кухню, нашел там все, что можно было съесть: каравай хлеба, вареную картошку в кастрюле, встав на задние лапы, вылизал прокисшее молоко из глиняного кувшина. Затем медленно вошел в комнату. Хозяин лежал у ног большой куклы в синем платье. Полкан обнюхал его, поставил лапы на грудь и стал лизать шершавым языком его сухие бескровные губы, как будто помогая ему задышать.
Тот открыл глаза и чуть слышно произнес:
– Спасибо, Полкан. Ты, наверное, решил, что я умер.
Он сел, затем встал, держась за стол, постарался глубоко вдохнуть. Получилось не сразу. Сердце не пришло в себя от потрясения. Потом посмотрел на нее: он сделал и это! Слезы покатились из его глаз.
Лиле было грустно. Она не могла объяснить ни Григорию, ни себе, в чем дело. Ей не хотелось выходить из своей белой спальни, она отключила мобильные телефоны, не читала, не спала, просто лежала на диване, глядя на куклу Вику, или бродила по комнате, не думая толком ни о чем. Когда Григорий в очередной раз показался на пороге, она взглянула на него почти с досадой: ей хотелось полного уединения. Она впервые подумала о том, что замужество – это не так уж хорошо. Даже если тебя сильно любят и холят, ты все равно принадлежишь не только себе. И тут же ей стало стыдно. У него такие виноватые, несчастные глаза. Он, наверное, думает, что чем-то не угодил ей. А она просто эгоистка. Лиля улыбнулась жениху.