Всю эту простаивающую силу сейчас можно было бросить на поиски Кристофера Фрича, богатенького мальчика, однако и этого делать полковник не собирался. Другой иностранец, Майкл Прист, обещал выдать его, как только исчезнет необходимость удерживать в заточении.
Но как динамичный и деятельный человек, Арчеладзе не терпел статического состояния. Мысль работать на будущее его грела, однако поскольку он никогда не работал на него, то не имел представления, каким образом он и его опыт могут пригодиться для этого будущего. Оно представлялось полковнику некой неясной, размытой тенью, без формы и без содержания — что-то вроде привидения, маячащего на горизонте, потому что он никогда не думал о нём. Привычка фиксировать время всякого события незаметно стала характером. Полковник был накрепко привязан к сегодняшнему дню; он тянул его в пучину, как камень, привязанный к ногам. Этот человек из будущего поманил его за собой, по не искру надежды посеял, а глухое разочарование, ощущение собственной непригодности. Он уже был не в том возрасте, чтобы, задрав штаны, бежать сломя голову за привидением. Для веры в будущее ему требовалось увидеть его, ощутить дыхание, прикоснуться к нему, иначе всё это — фантазии, романтика, химера.
Раздумывая так, полковник пришёл к убеждению, что следует самому, своими руками, задушить собственное дитя — сверхсекретный отдел по поиску золотого запаса. Способ переправки его на Запад найден; для пущей убедительности найти подходы к свидетелям и исполнителям — Жабину-Жабэну и Петрову в Израиле, добиться от них подтверждения информации старика Молодцова и, стиснув зубы, потом доложить обо всём «папе». И сразу же подать в отставку! Здесь, в этих стенах, не только на будущее, а и на сегодняшний день уже ничего не сделаешь…
Как-то машинально он открыл ящик стола, начал перебирать бумаги и вдруг поймал себя на мысли, что уже начал чистить за собой место, выбирая, какой документ уничтожить, какой сдать или унести домой. Полковник резко закрыл стол — слишком рано начал собираться…
Он попросил по селектору вызвать к нему Воробьёва и Нигрея: посвящать в тайну перекачки золота кого-либо из оперативной группы он не хотел. Если уж затемнил сразу, то надо темнить до конца.
— К вам рвётся на приём майор Индукаев, — между прочим сообщил секретарь. Просит выписать пропуск…
— Кто такой? Чей майор?
— Не наш, ракетчик армейский…
— Весь самотёк — к помощникам! — распорядился Арчеладзе. — Сколько раз говорить?
— Майор утверждает, что у него секретная информация, — сказал секретарь. — И хочет говорить только с первым лицом.
— Лейтенант! Ты, кажется, засиделся в секретарях! — вспылил Арчеладзе. — Я тебя отправлю топтуном! В наружку, понял? Когда научишься убеждать всех этих желающих?..
Он оборвался на полуслове, поняв, что зря кричит и не лейтенант тут виноват…
— Я с удовольствием пойду в наружку, товарищ генерал, — неожиданно согласился секретарь. — Это для меня не наказание.
— Ладно, пусть выпишут майору пропуск, — согласился полковник. — Приму через час. А ты можешь принести рапорт, подпишу.
У полковника вдруг возникла мысль посадить в приёмную Капитолину. Пусть всегда будет рядом, пусть не эти краснощёкие парни, а она входит к нему в кабинет, говорит с ним по селектору — она единственная освещала ему путь к будущему личной жизни, которую полковник давно отделил от службы.
Воробьёв пришёл к нему почему-то в форме: при бороде в военном кителе он напоминал лихого казака. Встал у порога, что раньше с ним не бывало.
— Ты что это вырядился? — спросил полковник.
— Иногда хочется, а нельзя, — вздохнул тот. — Теперь чую, конец моей службе. Так хоть поносить, пока можно.
— Ладно, не скули, — бросил полковник, не глядя. — Садись.
Воробьёв сел на край стула, вероятно, стараясь соблюдать дистанцию с начальником.
— Не скулю, товарищ генерал, а подыскиваю себе место.
— Подыскал?
— Примерно да… В коммерческой структуре, начальником службы безопасности. А не возьмут — пойду грибы собирать. На рынок потом, кучками продавать… Выручка в день — ёкарный бабай!
— Хватит болтать! — оборвал полковник. — Где Нигрей?
— Нигрей в свободном поиске, — сказал Воробьёв. — Вчера вечером позвонил, сказал, чтоб не ждали сегодня. Куда-то собирался засесть.
— Что за самодеятельность? — снова вскипел Арчеладзе. — Он что, таким образом искупает свою вину?..
И полковник заставил себя замолчать: когда паровоз не тянет, это же естественно, что вагоны катятся сами по себе…
— Если ещё раз свяжется, скажи, пусть бросает всё и ко мне, — добавил он. А ты сейчас же отправляйся к Жабину Сергею Васильевичу. Да переоденься!.. Хотя нет, иди-ка к нему в форме. Допроси его на предмет амальгамации золота. Куда возил, сколько… В общем, сделай ему прессинг. И одновременно литерные мероприятия. И чтобы жена его при разговоре была. Потом послушай их обсуждение. Она из него выпотрошит правду… Да не ставь этот морозильник под окна! От него за версту тянет слежкой. Возьми другую машину.
— Есть, товарищ генерал, — без энтузиазма сказал Воробьёв. — Разрешите идти?
— Что ты раскозырялся, Володя? — мирно спросил Арчеладзе. — К чему вся эта потеха?
— Генерал, он и в Африке генерал…
— Ладно, не сердись на меня, — полковник подал ему руку. — Никто тебя из отдела не гонит. Уйдём, так вместе.
— Грибы собирать? — серьёзно спросил он. — А куда мы ещё уйдём?
— Да, брат, у нашей службы нет будущего, — согласился полковник. — Поэтому придётся самим побеспокоиться о нём.
— Это у жандармерии нет будущего? — удивился Воробьёв. — Пока есть политика, будет и служба. Без работников плаща и кинжала не обойдётся ни один режим. И у нашего отдела будущее — дай Бог!..
— А я больше не хочу его, — неожиданно для себя признался полковник. — Не греет служба… Ну всё, иди!
После ухода Воробьёва полковник написал задание зарубежному отделению, чтобы разыскали в Израиле Владимира Петрова и постарались выяснить вопросы, связанные с амальгамированием золота. Он сам отнёс текст шифровальщикам и, возвращаясь назад, увидел в приёмной незнакомого майора-казаха, который вытянулся перед генералом.
— Разрешите, товарищ генерал? Майор Индукаев.
— Входи, майор, — бросил на ходу полковник. По виду вояка был из дальних, Богом забытых гарнизонов, большого начальства видел мало, поэтому слегка робел, стоял навытяжку, как оловянный, и сильно волновался.
— Садись, майор, — просто сказал Арчеладзе, чтобы расслабить собеседника. — Как служба?
— А вот, товарищ генерал! — Индукаев чуть улыбнулся и, сняв фуражку, показал венчик чёрных, смолистых волос на затылке. — Десять лет боевого дежурства.