Спартак ехал во враждебный мир, где бал правят непростые люди, у которых и власть есть, и свита, которая ее поддерживает. И Спартаку нужны люди, на которых можно было бы положиться.
Вскоре выяснилось, что в купе совсем не так тепло, как показалось поначалу. Поезд еще стоял, батареи не топились, в караулке печка-буржуйка, а в камерах только тепло от остывающих тел. Но Спартак знал, что делать.
Обыск перед отправкой на этап не отличался особой жестокостью, а Спартака и вовсе не трогали. Поэтому в сумке у него хватало запрещенных предметов – и тех, что при поверхностном досмотре можно было найти, и тех, которые и днем с огнем не сыскать. Подкладка в сумке мягкая, легко гнущаяся и не вытаскивается; в ней хранятся деньги, крупными купюрами. Это на первое время. Потом, когда на зоне быт наладится, будет более крупный подгон. Мартын и Гобой не подведут.
Но Спартака сейчас интересовали не деньги. Он сел, достал из сумки сухой спирт, проволочную горелку, которую можно было поставить прямо на лежак. Из пластиковой бутылки налил в большую алюминиевую кружку воды, зажег огонь, так, чтобы его не было видно с продола. И чай у него был, и фарфоровая кружка, куда он потом налил приготовленный чифирь.
Барбос с интересом наблюдал за этим священнодействием. И Спартак не обманул его ожиданий – и себя он не обделил, и его угостил.
А в следующий раз чифирь готовил уже Барбос. Он же позвал к столу крепкого на вид парня со второго яруса:
– Давай, Телок, погрейся!
Нетрудно было догадаться, почему к нему приклеилась эта кличка. Совсем еще молодой парень. Крепко накачанный, внушительного вида, но спокойный как удав, покладистый, мирный. Ну телок телком. Оказалось, что у парня черный пояс по карате. Не сам он это сказал, а Барбос объявил. Он сидел с Телком в соседней камере и каждый день виделся с ним на прогулке. И штангу вместе с ним на открытом воздухе тягал.
Только Телок взял в руки горячую кружку, как вагон тихонько дернулся.
– Ну, понеслась! – в каком-то суеверном восторге зажмурил глаза Барбос.
Оказалось, это всего лишь маневровые работы. Вагонзаки перегнали с одних путей на другие, там они и встали. Но все-таки это было движение вперед. Пусть и в неизвестность везет их поезд – главное, чтобы на месте не стоял.
* * *
На зоне лучше, чем в тюрьме. Эту расхожую истину Спартаку приходилось слушать в камере для осужденных, на этапе. Но эта истина оказалась обманом. Во всяком случае, для него.
В автозак этап загоняли дубинками, лаем собак и окриками. И в приземистое, из силикатного кирпича здание вталкивали пинками. Спартак знал, что это карантин, своего рода чистилище на пути перехода из одного мира в иной. Здесь новичков отстаивают перед тем, как отправить в барак, на постоянное, так сказать, место жительства. Здесь их прогоняют через медкомиссию, стригут, моют, переодевают, тестируют на профпригодность.
Но, как оказалось, сначала нужно было пройти тест на социально-классовую принадлежность, а потом уже все остальное.
В первую очередь этап обшмонали. Раздели до трусов, заставили выложить содержимое сумок на стол, в общем, все как перед заездом на тюрьму. Но здесь и помещение светлое, и стены совсем недавно побелены, и краска масляная на них свежая. И тепло здесь, и полы дощатые – не холодно босиком стоять. Только взгляды у досмотрщиков морозные, и, глядя на них, Спартак понял, что лучше не выступать, но все-таки трусы снимать не стал. Он готовился к худшему, но никто ему даже слова не сказал. Просто посмотрели на него как на обреченного и оставили стоять у стены, руками опираясь на нее.
– Чует мое сердце, не к добру все это, – сказал Барбос.
И он здесь, и Телок. Но Спартака это не утешало, его одолевало нехорошее предчувствие. Как оказалось, не зря.
– Баранов!
Мент в щеголеватой шитой фуражке выкрикнул одну фамилию, через две минуты вторую. Арестантов уводили в соседнюю комнату, откуда они вскоре возвращались, одевались, брали свои «хабары» и усаживались на скамью в ожидании следующей процедуры.
Попал в соседнюю комнату и Спартак. За столом с кумачовой скатертью сидел офицер с погонами капитана, а еще четыре сотрудника в камуфляже стояли у стен. Все с дубинками, лица злые, взгляды свирепые.
– Подпишись, и свободен!
Офицер небрежно бросил на стол бланк заявления. Текст отпечатан на машинке, а фамилия, имя и отчество записаны от руки. Спартаку нужно только поставить свою подпись.
Но как можно подписаться под заявлением, которое обязывало его и соблюдать внутренний распорядок в колонии, и добровольно сотрудничать с администрацией? Он должен был исправно работать на производстве, давать план, а это само по себе косяк для законного вора, не говоря уже о сотрудничестве с администрацией.
– Я писать не умею, – покачал головой Спартак.
– Крестик поставь, – устало посмотрел на него капитан.
– А если нет?
– Тогда на тебе крестик поставим.
– Не буду ничего подписывать.
Крест на нем стали ставить, не отходя от кассы. Менты набросились всем квартетом.
Первые удары пришлись по ногам. Менты собаку съели на такого рода экзекуциях, знали, как сбить заключенного на пол. Но Спартак, к их удивлению, падать не спешил. Выдержав несколько мощных ударов, он сам лег на пол. Из практических соображений. Пол закрывает один бок, а другой можно хоть как-то защитить руками. Впрочем, его бы и без того сбили с ног. Да и закрыться получалось не очень.
Били его дубинками – по ногам, спине, животу, но лицо не трогали. Тело превратилось в пульсирующий сгусток боли, а на лице ни единой царапины.
Избили Спартака так, что ментам пришлось потрудиться, чтобы поставить его на ноги.
– Давай подписывай, – со злорадством проговорил капитан.
Но Спартак покачал головой.
На этот раз его били ногами. И даже по лицу. Спартак пропустил удар по носу, закрылся руками, чтобы не выбили зубы. Но нечем было прикрыть живот, спину, и тяжелые берцы крушили позвонки, почки, печень.
Спартак уже терял сознание, когда услышал долгожданное: «Хватит!»
– Заявление будешь подписывать?
Он не сказал «да» и кивком головы не выказал согласия, но его поставили на ноги, подтащили к столу, сунули под нос заявление. Он не смог бы подписать его при всем желании, так как ручка не держалась в сбитых пальцах.
Его снова швырнули на пол и снова заработали дубинками. Но он уже не чувствовал боли. Вернее, больней быть уже не могло. Да и экзекуция продолжалась недолго.
– Хватит. Еще успеет подписать, – раздался голос капитана. – Давайте следующего.
После таких побоев Спартака следовало бы отправить в лазарет, но его за руки выволокли в смотровую и оставили лежать на полу.
Барбос было бросился к нему, но тут же получил дубинкой по шее и остался на месте.