В эту минуту совещание вождей было прервано криками индейцев, заметивших Кучильо, за которым они бросились в погоню; перерыв продолжался до возвращения некоторых преследовавших бандита воинов. Они объявили, что отыскали потерянный след белых. Тогда второй вождь, отличавшийся очень высоким ростом и в сравнении с другими своими соплеменниками более темным цветом кожи, вследствие чего он получил прозвище Черная Птица, продолжил свою прерванную речь.
— Я только что сказал, — начал он, — что идущие с севера белые не могут быть союзниками отряда, продвигающегося с юга. Давно уже замечено мною, что север и юг в постоянной вражде друг с другом, подобно ветрам, дующим из этих стран. Пошлем же гонца к воинам, находящимся на острове, чтобы они присоединились к нам против отряда белых, и тогда сердце индейца возликует, видя, как белые подымут руку на своих же братьев!
Но это предложение Черной Птицы, вызванное осторожностью и знанием людей, не нашло поддержки среди остальных вождей. Черная Птица вынужден был уступить мнению большинства, решившего выслать большую часть воинов против лагеря дона Эстебана, а трех белых, скрывавшихся на островке, осадить небольшим отрядом.
Не прошло и четверти часа после военного совета вождей, как уже сто воинов направилось к лагерю герцога д'Армады, а двадцать воинов, обуреваемых жаждой крови, неслись вскачь к островку, приютившему трех охотников.
Оставим на время Фабиана и его спутников на маленьком островке, где они нашли временное убежище, и поговорим об отряде гамбузино и его предводителях.
Экспедиция достигла места своего ночлега, где мы застигли ее, спустя десять дней после отправления из Тубака; переход этот представляет много трудностей и препятствий вследствие зноя пустынной равнины и стычек с индейцами, что уменьшило число участников экспедиции на сорок человек. Несмотря на такую значительную потерю, отряд дона Антонио мог еще смело вступить в бой с краснокожими, всегда готовыми яростно защищать свои владения от вторжения белых. Шансы на успех были почти равны, так как обе неприятельские стороны отличались равным лукавством и умением скрывать свои следы. Кроме того, жестокость индейцев вполне соответствовала алчности авантюристов, что служило также верным залогом успеха.
Однако энтузиазм спутников дона Эстебана нынче был значительно слабее, чем в день, когда они выступили из Тубака при грохоте пушек и криках толпы, на которые участники экспедиции отвечали громким «Viva!» [55]
Во время пути дон Эстебан не пренебрегал никакими предосторожностями: он, казалось, обладал способностью заранее предвидеть буквально все. Обыкновенно в такого рода экспедициях царила полнейшая анархия, и каждый участник составлял как бы отдельное целое, считая долгом защищать во время опасности только себя и свою лошадь. Дон Эстебан ввел у себя железную воинскую дисциплину, принудив всех авантюристов к безусловному подчинению своей воле. Купленные им повозки служили и средством перевозки тяжестей, и для защиты, что практиковалось в древности у северных народов, наводнявших юг Европы. Дон Эстебан заимствовал этот способ у переселенцев Соединенных Штатов, кочующих по американским прериям.
Таким образом, благодаря энергии и предусмотрительности предводителя, экспедиция удачно, хотя и не без потерь совершила десятидневный переход и забралась в глубь пустыни, куда еще практически не проникали другие европейцы.
Мы застали дона Эстебана погруженным в глубокую задумчивость; неизвестно, что послужило тому причиной: ответственность ли, лежавшая на нем, или, может быть, воспоминание о прошлом, которое более смущало его, чем настоящее и будущее.
Невольно дон Эстебан сравнивал безумную отвагу Фабиана с малодушием и трусостью Трогадуроса и жалел, что, увлекшись ходом событий, слишком поторопился устранить своего племянника с дороги. Когда пылкий юноша исчез в глубине потока, бросив в лицо дяде оскорбительную угрозу, тот ощутил вдруг образовавшуюся в сердце какую-то страшную пустоту, и плохо зажившие душевные раны снова закровоточили с прежней силой. Смерть племянника внушила дону Антонио живейшую симпатию к пылкому, неустрашимому юноше; окрыленный любовью доньи Розарии, он мог бы с успехом заменить Трогадуроса в осуществлении задуманного доном Антонио смелого плана. Он сожалел о смерти Фабиана, так как видел в нем достойного представителя своего угасающего рода. Накануне достижения Золотой долины, честолюбивый испанец сознавал, что успех уже не даст ему желанного удовлетворения, так как сожаление о погибшем племяннике давало себя чувствовать все сильнее и сильнее.
Однако это была не единственная причина беспокойства дона Антонио; отсутствие Кучильо внушало ему весьма серьезные опасения. Испанец начинал понимать, что отлучка авантюриста из лагеря прикрывает какую-то коварную цель, которую тот сумел ловко замаскировать от проницательности дона Эстебана.
Что касается Кучильо, то тот успел значительно опередить индейцев и продолжал лететь, как стрела, пока вдали не показался между рядами кактусов и железных кустарников укрепленный лагерь белых. Тогда Кучильо чуть попридержал коня, чтобы не лишить своих преследователей надежды поймать его; однако расстояние до лагеря было пока достаточно велико, и ни один из караульных еще не заметил бандита, который совершенно остановился, увидев, что индейцы тоже замедляют аллюр своих лошадей при виде столба дыма — верного признака, что лагерь белых недалеко. По расчетам Кучильо, ему следовало вернуться в лагерь как можно позже, чтобы только в последнюю минуту поднять тревогу. Он прекрасно знал обычаи индейцев, а потому вел эту опасную игру совершенно хладнокровно, в полной уверенности, что его преследователи оставят его в покое и повернут назад, чтобы принести своим соплеменникам радостную весть о близости белых врагов. Кроме того, креол отлично знал, что индейцы сражаются только в большом количестве и что пройдет несколько часов, пока они решатся осадить лагерь дона Эстебана.
Бандит не ошибся: краснокожие повернули лошадей и поскакали обратно к рощице, где их ожидали остальные воины. В полном восторге от успеха своей хитрости Кучильо соскочил на землю и прилег за небольшим холмиком, чутко прислушиваясь, чтобы тотчас обратиться в бегство при появлении новой опасности. Рассчитывая вернуться в лагерь буквально за несколько минут до нападения индейцев, он надеялся избежать этим способом расспросов дона Эстебана, проницательности которого не без оснований опасался.
«Не придумай я такой ловкой штуки, — раздумывал бандит, — завтра пришлось бы делить мои сокровища между шестьюдесятью молодцами, а таким образом их на четверть, а даст Бог, и на половину поубавится. В то же время, пока это белое и красное дурачье будет убивать друг друга, я… »
Но тут «благородные» размышления Кучильо прервал внезапный выстрел, произведенный, по-видимому, из карабина. Выстрел донесся с севера, со стороны реки.
«Странно, что выстрел раздался с той стороны, — раздумывал Кучильо, оборачиваясь к северу, — ведь наш лагерь находится на западе, а краснокожие — на востоке!»