Дафф, очевидно, никак не реагировал на столь соблазнительное зрелище женской плоти. И только когда еду поставили на стол, он небрежно обронил:
– У вас, случайно, нет пудинга?
При этом он благоразумно умолчал, что таково желание леди.
– Сейчас сезон вишен, милорд, – ответила та, что помоложе. – Наша кухарка славится своим вишневым пудингом.
– Превосходно. Подайте его тоже. Со взбитыми сливками, – велел маркиз.
Девицы с последними глубокими реверансами удалились.
– Вот это да, – пробормотала Аннабел, не в силах сдержаться при виде столь откровенного поведения. Служанки без стеснения предлагали себя. – Очевидно, на вас большой спрос.
Дафф молча налил ей еще вина.
– Я был бы куда счастливее, если бы привлек именно ваше внимание.
Подняв бокал, она кокетливо захлопала ресницами.
– Не удались я в деревню специально, чтобы избежать подобных вещей, могла бы поддаться соблазну и польстить вам.
Противопоставляя флирту искренность, он прямо спросил:
– Что, если бы я попытался заставить вас передумать?
– Только не сегодня, Дарли. Мы решили поехать на прогулку и ничего более. Помните?
– Нельзя же осуждать человека за попытку, – усмехнулся он.
– А по-моему, можно, – холодно бросила она.
– В таком случае молю о прощении. – И, словно этот диалог напомнил о таинственном футляре, Дафф вытащил его и положил на стол. – Примите это в знак моих благородных намерений.
– Тот подарок, на вручении которого настоял ваш денщик?
– Почему? – пожал он плечами.
– Бросьте, Дафф, вы не хотели этого.
– Вернее сказать, не знал, захотите ли вы, – вздохнул Дафф и, глянув ей в глаза, честно добавил: – Понимаете, Эдди убежден, что я понравлюсь вам больше, если завоюю вашу благосклонность подарками. Он действительно хочет, чтобы я вам нравился. Бедняга нервничает из-за моего постоянно мрачного настроения. Так что возьмите это ради Эдди. Он будет ужасно доволен.
– Вы его беспокоите?
Дафф слегка выгнул бровь.
– Это весьма слабо сказано.
– Значит, насколько я поняла, мне предстоит унять его тревоги?
– Определенно, – кивнул Дафф. – А новости о моем преображении достигнут родного дома со скоростью молнии: слуги сплетничают, тут уж ничего не поделать.
Аннабел скромно опустила ресницы.
– Сплетничают не только слуги.
– Туше. Вы и сами довольно часто были предметом этих сплетен, верно?
– Раз или два, – улыбнулась Аннабел.
– Именно поэтому удалились в деревню?
– Отчасти.
– Поясните и остальные причины, – попросил он, наклоняясь вперед и ставя локти на стол.
– Не знаю, – поморщилась она, – стоит ли.
Дафф пожал плечами:
– Но какая разница? Я нигде не бываю. Никого не вижу. И даже не отвечаю на письма.
– Сначала расскажите, почему вы стали отшельником. Мне может понадобиться еще пара бокалов вина, прежде чем наберусь смелости выложить свои причины.
– В таком случае пейте, – разрешил он со своей теплой, мальчишеской улыбкой.
– Не могу понять, почему я должна откровенничать с вами, – рассмеялась Аннабел.
– Мне тоже нужно выпить. В пьяном виде я могу не запомнить всего, что вы наговорите.
Она окинула его оценивающим взглядом.
– Вы в последнее время много пьете?
– Почти совсем не пью. Лишние кошмары мне не нужны. Хотя благодаря вам сейчас они, похоже, исчезнут.
– Возможно, дело не во мне. Отвлечься можно чем угодно.
– Позвольте мне не согласиться, – возразил он.
– Прекрасно, – деловито ответила она под его многозначительным взглядом… или он только казался ей многозначительным. – Кстати, я рада, что у них сегодня вишневый пудинг. Это мой любимый.
В этот момент она была похожа не столько на умудренную жизненным опытом даму, сколько на молоденькую девушку, только что со школьной скамьи. Правда, не ему допрашивать, владеет ли она собой, когда сам он никак не мог обрести равновесия после Ватерлоо. Поэтому, не желая разбираться в более сложных проблемах относительно того, почему он и она сейчас сидят здесь, Дафф постарался развлечь ее и развлечься сам.
Они пили, ели и лениво обсуждали скачки и здешнюю жизнь, погоду и урожаи… совсем как простые фермеры, сидевшие в этом зале. И даже нашли общую почву: оба питали одинаковую страсть к скаковым лошадям и беговым дорожкам ипподрома.
– Правда, сейчас мне не до этого, – заметила Аннабел. – Требуется немало сил и времени, чтобы содержать конюшню, а времени у меня совсем нет.
– Из-за ваших семейных неурядиц?
– Да, – тяжело вздохнула она и, глядя на него, спокойно добавила: – Полагаю, не имеет смысла скрывать правду. Тем более что рано или поздно правда все равно выходит на свет божий.
– Клянусь, что ни одна живая душа, кроме меня, не узнает об этом.
Какой-то момент она еще колебалась, но потом выпалила, словно стремилась выложить все разом или вообще промолчать:
– Вы должны понять: сейчас для меня главное – любой ценой избегать Уоллингейма по причинам, вдаваться в которые не собираюсь. Вы должны дать слово, что ни с кем не будете говорить об этом.
– Уверяю, все, что вы скажете, будет сохранено в строгой тайне. – Он никогда не любил Уоллингейма – властного, грубого деспота – и, поскольку в ее глазах светились то ли страх, то ли отвращение, поспешил предложить ей свою защиту. – Если вам потребуется отпугнуть Уоллингейма, пожалуйста, обратитесь ко мне.
– Спасибо, но я справлюсь сама.
Как справлялась в прошлом.
Для человека, защищавшего интересы Англии в последних кампаниях с Наполеоном, помочь женщине было делом чести.
– В любом случае предложение остается в силе, если вдруг передумаете.
– Вы очень добры.
Возможно, вино развязало ей язык, а может, было весьма утешительно исповедаться кому-то после стольких месяцев одиночества. Аннабел не могла обсуждать свои тревоги с матерью в ее нынешнем состоянии… впрочем, и раньше это тоже вряд ли представлялось возможным. Ради сохранения репутации семьи Аннабел никогда не говорила правды о своей лондонской жизни.
Но Дарли знал, кто она и что собой представляет. Знал и не осуждал. И необходимость бороться со своими собственными демонами придавала ему уязвимость, которую Аннабел находила привлекательной. Кроме того, в нем были некая доброжелательность, а также понимание чужих бед и проблем, необычные для мужчины его класса.