— Эх, красотка, что это ты такое прешь?
Она ответила,
— Скрипача, который совал свой нос куда не следует!
И поволокла свою ношу дальше.
Конечно, могло быть и хуже (и частенько дела обстояли именно так — хуже). Желая заполучить интересующие его зубы, Бримстоун мог запросто отправить её в какое-нибудь богом забытое место. Как-то раз, после инцидента в Санкт-Петербурге, поправляясь после ранения, Кару вне себя от злости спросила:
— Моя жизнь и вправду так мало значит для тебя?
Как только этот вопрос слетел с её языка, она уже жалела, что задала его. Она боялась услышать положительный ответ. У Бримстоуна было множество недостатков, но он был её семьёй, как и Исса, Твига и Язри. И если она всего-навсего расходный материал, знать об этом наверняка ей не хотелось.
Его ответ ни подтвердил, ни опроверг её страхов.
— Твоя жизнь? Полагаю, ты хочешь сказать твоё тело? Твоё тело, Кару, это всего лишь упаковка, не более. Что же касается твоей души — это совсем другой вопрос, и, насколько я знаю, ей пока ничего не грозит.
— Упаковка?
Ей не нравилось подобное определение. Это звучало так, будто любой мог вскрыть её, порыться в содержимом, что-то изъять как из блокнота с отрезными талонами.
— Я всегда полагал, что ты придерживаешься того же мнения, — сказал он. — В противном случае, с чего ты так себя изрисовывала.
Бримстоун не одобрял её татуировок, что было весьма забавно, ведь именно он нес ответственность за появление первых двух — глаз на её ладонях. Хотя Кару скорее подозревала, чем знала это наверняка, так как не способна была добиться от него ответов даже на самые элементарные вопросы.
— Ладно, проехали, — сказала она, тяжело вздохнув. Именно тяжело. Когда тебя подстрелят, это довольно больно. Но все же, она прекрасно понимала, что не может упрекнуть Бримстоуна в том, что он подверг ее опасности не подготовив. Он проследил, чтоб с юных лет она занималась боевыми искусствами. Кару никогда не упоминала об этом при своих друзьях, — ее сэнсэй всегда внушал ей, что хвастать тут нечем — так что они были бы изрядно удивлены, узнав что ее скользящая грациозность и всегда идеальная осанка были следствием обладания смертельным мастерством. Хотя, каким бы опасным его не считали, против огнестрельного оружия каратэ помогало мало, и Кару не посчастливилось убедиться в этом.
Благодаря бальзаму с резким неприятным запахом и, как она подозревала, не без участия магии, Кару быстро пошла на поправку, но ее молодое бесстрашие поколебалось, и теперь она с большей опаской отправлялась на задания.
Подошла ее электричка, и она начала бороться со своей ношей, впихивая ее через двери поезда и стараясь не думать о том, что в ней, и чья прекрасная жизнь была загублена где-то в Африке, пусть даже это произошло и не на днях. Бивни были массивными, а Кару знала, что до таких размеров они вырастают не часто, и виной тому было браконьерство. Убивая самых больших особей, они ставили под угрозу генофонд слонов. Это было мерзко, и сейчас она сама являлась участницей этой кровавой торговли, транспортируя контрабанду вымирающего вида по чертовому Парижскому метрополитену.
Прогнав эту мысль в темный уголок сознания, она уставилась в окно поезда, который уже набрал скорость и несся по черным тоннелям. Она не могла позволить себе думать об этом. Ведь чем бы не занималась за всю свою непродолжительную жизнь, она уже по локоть испачкалась в чужой крови. От этих мыслей на душе тут же становилось пакостно и мерзко.
В прошлом семестре, когда Кару создала свои крылья, окрестив себя: "Ангел, Которого Истребили", ей казалось, что это название очень уместно. Крылья были сделаны из настоящих перьев, которые она "позаимствовала" у Бримстоуна. Перья приносили торговцы, за столько лет скопилась ни одна сотня.
Кару играла ими пока была маленькой и еще не понимала, что ради этих перышек птиц убивали, истребляли целые виды.
Тогда она была ни о чем не подозревающим ребенком, маленькой наивной девочкой, которая играла с перьями на полу логова дьявола. А теперь, когда от детской невинности не осталось и следа, она не знала как быть. Вот такой была её жизнь: магия и стыд, тайны и зубы, и глубокая ноющая пустота где-то глубоко внутри, которая определенно должна быть чем-то заполнена.
Кару не оставляла мысль, будто ей чего-то не достает. Она не знала, что это означает, но это чувство не покидало ее на протяжении всей жизни. Оно было сродни ощущению, словно вы что-то забыли, но всё никак не можете вспомнить что именно.
Будучи еще маленькой девочкой, она попыталась описать свои переживания Иссе.
— Это похоже… так бывает, когда порой заходишь на кухню и точно знаешь, что пришла сюда по какой-то причине, но что это за причина, вспомнить не можешь, как сильно бы не старалась.
— Именно так ты себя ощущаешь? — Спросила Исса, хмурясь.
— Да, всё время.
Исса привлекла её к себе и погладила по волосам — тогда они были еще естественного цвета, почти черные — и сказала (что прозвучало весьма не убедительно)
— Я уверена, это всё ерунда, моя хорошая. Постарайся не обращать на это внимания.
Ну конечно.
Итак. Тащить бивни наверх по лестницам метро к месту назначения, было гораздо сложнее, нежели стаскивать вниз. К тому времени, когда Кару, обливаясь потом под своим зимним пальто, добралась до верхней ступеньки, она была окончательно вымотана и порядком раздражена. Портал находился в двух кварталах от выхода из метро, за входом в небольшое складское помещение синагоги. Когда же Кару, наконец, добралась туда, то обнаружила перед необходимой дверью двух ортодоксальных раввинов, таинственным тоном обсуждающих какой-то неслыханный акт вандализма.
— Потрясающе, — пробормотала она. Чтобы не привлекать внимания, девушка прошла чуть дальше, и, прислонившись к железным воротам, стала ждать окончания разговора этих двух святош. Когда они наконец ушли, Кару подтащила бивни к небольшой двери и постучала. Всякий раз, стоя у входа в портал (который мог оказаться в такой глуши, что и представить страшно), она начинала думать, что ее могут не впустить. В эти минуты (а иногда у Иссы уходило довольно много времени, чтобы открыть дверь) Кару испытывала просто паническое чувство страха застрять здесь не только на ночь, а НАВСЕГДА. Такой сценарий развития событий до предела обострял осознание ее беспомощности. Если, когда-нибудь, дверь не откроется, она останется совсем одна.
Время шло и Кару устало прислонилась к дверному косяку. Но что-то заметив, тут же выпрямилась. На поверхности двери был виден большой черный отпечаток ладони. Отпечаток как отпечаток, за исключением того, что он будто выжег древесину, хотя контур руки при этом остался четко очерченным. Вот о чем, должно быть, говорили раввины.
Она провела по отпечатку кончиками пальцев, убедившись, что он на самом деле углублялся в древесину. Убрав руку, Кару обнаружила, что вся та покрыта сажей. Рассеяно вытирая пальцы, она задумалась.