И Сусанна действительно была настроена очень серьезно. В ее славянских глазах сейчас была непреклонная настойчивость. Когда-то Кару сказала подруге, что, будь та дознавателем в полиции, умение так смотреть оказало бы ей неоценимую услугу.
— Скажи мне, что с тобой случилось.
На самом деле, Кару всегда рассказывала правду. Просто делала это с такой иронической улыбкой, что поверить услышанному было невозможно. Так было всегда, и теперь она сомневалась, что вообще сможет говорить с искренним выражением лица. Что вообще она может поведать? К этому нельзя подготовить постепенно, как при входе в холодную воду сначала опуская в нее кончики пальцев. В ее случае предстояло сразу запрыгнуть.
— Меня пытался убить ангел, — сказала она.
Молчание, а потом:
— Ага.
— Нет, правда.
Кару с полной ясностью — слишком четко — осознавала, какое выражение сейчас на ее лице. Казалось, она разучивает роль "говорящего правду" и очень при этом старается.
— Это дело рук Козломира?
Кару рассмеялась, слишком резко и сильно, что заставило ее схватиться за распухшую щеку. Предположение, что Каз мог ранить ее, показалось таким глупым. Во всяком случае, физически. Хотя теперь, после всего случившегося, казалось невероятным даже то, что он сумел причинить боль ее сердцу.
— Нет. Это был не Каз. Раны нанесены мечом, когда в ночь прошлой пятницы ангел пытался расправиться со мной. Это произошло в Морокко. Господи, да это, наверное, даже в новостях показали. А потом еще был парень-волк, который, как я ошибочно полагала, был мертв. А довершил все Бримстоун. А, вот еще что. Все, нарисованное в моем альбоме, чистая правда. — Она вытянула вперед руки, чтоб продемонстрировать Сусанне свои тату. — Видишь? Это знак.
Сусанне было совсем не смешно:
— Господи, Кару…
А Кару уже не могла остановиться. Как выяснилось, говорить правду было легко, она ложилась гладко, как гладко ложится морская галька в ладонь.
— И мои волосы. Я не крашу их. Просто загадываю желание, чтоб они были такого цвета. А еще говорю на двадцати шести языках, и почти все из них знаю тоже благодаря желаниям. Тебе никогда не казалось странным, что я владею чешским? В смысле, ну кто вообще знает чешский, кроме самих чехов? Бримстоун подарил мне это желание на мой пятнадцатый день рождения, как раз перед тем, как я переехала сюда.
О, а помнишь малярию? Я подцепила ее в Папуа Новой Гвинеи, и это было хреново. Также у меня есть шрамы от пулевых ранений, и, думаю, я прикончила того ублюдка и совсем не жалею об этом. — Она остановилась, чтоб перевести дыхание. — По какой-то причине ангел намеревался убить меня, и он был самым красивым парнем из всех, которых я когда-либо встречала. И самым пугающим. Хотя, знаешь, тот человек-волк тоже был чертовски страшен. И в ту ночь я по-настоящему разозлила Бримстоуна, за что он выгнал меня. А когда я добралась до дома, здесь был Каз, и я вышибла им стекло входной двери, что оказалось очень кстати, потому что ключей у меня не было. — Пауза. — Так что не думаю, что у него в будущем еще возникнет желание напугать меня, и это, пожалуй, единственный положительный момент во всей этой истории.
Сусанна не проронила ни слова. Она лишь уселась поудобнее на стуле и начала решительно натягивать туфли, громко хлопая обутой ногой о пол и наверняка ушла бы — возможно даже навсегда — если бы в этот момент не раздался удар, сотрясший стекло балконной двери.
Сдавленно вскрикнув, Кару вскочила с кровати. Не обращая внимания на свои многочисленные раны, она кинулась к балкону. Кишмиш!
Это был Кишмиш, и он был охвачен огнем.
* * *
Он умирал у нее на руках. Она погасила пламя и прижала его, обгоревшего, и всего ужасно израненного, к груди. Сердце Кишмиша, всегда колотившееся со скоростью колибри, билось все реже, и она склонилась над ним, повторяя: "О, нет, нет, нет, нет…" Его раздвоенный язык появлялся и исчезал из клюва, отчаянное карканье затихало вместе с сердцебиением." Нет, нет, нет. Кишмиш, нет…"
И потом он умер. Кару стояла там, на балконе, не выпуская его из рук. Она продолжала шептать "нет", пока не заговорила Сусанна.
— Кару? — Слабым голосом произнесла она.
Кару подняла глаза.
— Это…? — Дрожащей рукой Сусанна указала на бездыханную фигурку Кишмиша. Девушка выглядела озадаченной. — Это… Это похоже на…
Кару не стала объяснять ей. Она опять посмотрела на Кишмиша, пытаясь понять это внезапное вторжение смерти. Он прилетел сюда, охваченный огнем. Прилетел ко мне.
К его ноге было что-то привязано: плотный кусок бумаги с запиской от Бримстоуна, обгоревший и тут же пеплом рассыпавшийся в ее руках, и… что-то еще. Дрожащими пальцами она отвязала и положила предмет на ладонь. Сердце сжалось от страха, укоренившегося с детства. Ей запрещено было прикасаться к этому.
Птичья косточка с шеи Бримстоуна.
Кишмиш принес это ей. Сгорая, он принес это ей!
Где-то в городе завыли сирены, и это обстоятельство помогло ей связать все воедино. Огонь. Выжженные отпечатки ладоней. Портал.
Она бросилась внутрь, и принялась лихорадочно натягивать куртку и ботинки. Сусанна тут же оказалась рядом, спрашивая:
— В чем дело, Кару? Что случилось? Да что…?
Но Кару едва слышала ее.
Она выскочила за дверь и побежала вниз по ступеням, держа в руках Кишмиша, зажав косточку в ладони.
Сусанна следовала за ней до улицы Йозефова, до двери служебного входа, служившей пражским порталом Бримстоуна.
И сейчас она представляла собой сине-белый огненный ад, не поддающийся струям, бьющим из пожарных шлангов.
Кару не знала, что в этот момент по всему миру каждая дверь с черным отпечатком на ней была объята пламенем. Они не распространялись дальше, но и погасить их было невозможно. Огонь уничтожал двери и магию, защищавшую их. Теперь она исчезала, оставляя обгоревшие дыры в десятках домов. Пламя было настолько сильным, что железные двери плавились, а свидетели пожаров утверждали, что видели в бликах, исходящих от огня, силуэты крыльев.
Кару тоже увидела их, и поняла: путь в "Повсюду" был уничтожен, и она была брошена на произвол судьбы.
Жила-была девушка, воспитанная монстрами.
Ангелы сожгли двери, ведущие в мир этих чудовищ, и девушка осталась одна.
Однажды, когда Кару была еще совсем ребенком, она воспользовалась пригоршней скаппов, чтоб разгладить рисунок, на который нечаянно уселась Язри. Желание за желанием, один измятый участок за другим — и мучительно долгая процедура, сопровождавшаяся полной концентрацией и высовыванием кончика языка от неимоверного усердия, с успехом завершена.
— Вот, посмотри! — С гордостью произнесла она.