У надежды увидеть девушку появился план.
Он состоял из двух этапов. Первый основывался на магии: усовершенствовать гламур, который скроет его крылья. Для этого существовали манипуляции маскировки, но они были примитивными, позволявшими лишь "заскочить" в место, в котором можно обмануть глаза (с расстояния), заставив их пропустить предмет маскировки. Но это не было невидимостью. Поэтому чтобы пробраться незаметным среди врагов (а именно это он и собирался сделать), необходимо было придумать что-нибудь получше.
И он начал работать над этим. На это ушли месяцы, но Акива научился погружаться в свою боль, словно она была отдельным пространством, внутри которого все выглядело по-другому — и ощущалось, и звучало, тоже, и было таким маленьким и прохладным. Боль, словно увеличительная линза, увеличивала и обостряла его чувства и инстинкты, и где-то посреди непрерывных, изматывающих попыток, у него получилось. Он добился невидимости. Это было достижением, которое могло бы принести ему славу и величайший почет императора, и потому он испытал глубочайшее наслаждение, сохранив новоприобретенную способность лишь для себя.
"Кровь даст о себе знать", — подумал он. — "Рано или поздно".
Вторым этапом плана был язык химер. Чтобы изучить его, Акива взбирался на крышу бараков, в которых обитали рабы и слушал истории, которые они рассказывали при свете источающих мерзкий запах костров (топливом для них служил навоз). Их рассказы оказались на удивление живописными и, слушая их, он каждый раз представлял свою девушку-химеру, сидящую где-то вот также, у костра, повествуя о чем-нибудь.
"Свою," — он поймал себя на мысли, что думает о ней как о своей, и это даже не показалось ему странным.
К тому времени, когда он вновь был отослан в свой полк в бухте Морвина, его акцент в химерском был все еще силен, но Акива считал, что в целом он уже готов приступить к выполнению своей затеи, во всем ее сияющем безумии.
В те дни, его через расстояния влекло существование Мадригал, сейчас — Кару. Тогда его целью был Лораменди, оцепленный железными прутьями город химер, теперь — Марракеш. И опять он оставил позади Азаила и Лираз, только в этот раз они узнали обо всем.
Что они собираются сделать с этим, он даже не догадывался.
Лираз назвала его изменником, сказала, что ее тошнит от него. Азаил, побледнев, лишь пристально, с отвращением смотрел.
Но они дали ему уйти без кровопролития — его и их крови — и это было лучшим исходом, на который он мог надеяться. Расскажут ли они все их командиру, или даже императору, вернутся охотиться за ним, или будут его покрывать, этого он не знал. И не мог думать об этом. Летя над Средиземноморьем, с косточкой в руке, все его мысли принадлежали Кару. Он представил ее, ждущую его на сумасшедшей площади Марокко, где впервые встретился с ней глазами. Он мог представить ее так отчетливо, ее рука поднимается к горлу, по привычке пытаясь прикоснуться к косточке, а потом вдруг вспоминает, что ее больше нет.
Косточка у него. Все, что она означает — прошлое, будущее, — все это сейчас прямо в его ладони — почти как волшебство, как когда-то Мадригал сказала ему.
До той ночи, когда вновь увидел Мадригал, он даже не подозревал, что означает эта косточка. Она была надета на шнурок вокруг ее шеи, совсем не соответствуя ее шелковому платью, шелковой коже.
— Это птичья косточка, — сказала тогда Мадригал, показывая ее. — Зажми ее пальцем вокруг основания, вот так, загадай желание и мы вместе потянем за нее. Тот, кто ухватит большую часть, получит свое желание.
— Волшебство? — спросил Акива. — Откуда взялась эта птичка, косточка которой способна творить волшебство?
— О, это не волшебство. В действительности желания не исполняются.
— Тогда зачем делать все это?
Она пожала плечами.
— Надежда. Надежда может быть мощной силой. Хоть в этом нет никакого определенного волшебства, но, когда знаешь, о чем мечтаешь больше всего и держишь это в себе, словно луч света, желаемое может произойти, почти как волшебство.
Он растворился в ней. Сияние ее глаз что-то зажгло в нем, пробудило его к жизни, чувства, которые он ощущал лишь наполовину.
— И чего больше всего хочешь ты? — спросил он, от всей души желая дать ей это.
Она была застенчива.
— Тебе нельзя этого знать. Давай же, загадай со мной.
Авива обхватил пальцем тоненькое основание косточки. То, чего он сейчас желал больше всего, никогда не приходило ему в голову до встречи с ней. И оно исполнилось той ночью, и много последующих ночей. Его жизнь начала вращаться вокруг этого сияющего момента счастья. Все, что он сделал с тех пор, было во имя любви к Мадригал, и потеряв ее, он потерял себя.
А сейчас он летел к Кару, держа в руках правду, которую она так хотела узнать, эту хрупкую вещицу, "почти волшебство."
Почти? Не в этот раз.
В косточке просто бурлила магия. Печать Бримстоуна на ней была такой же мощной, как на порталах, заставляющей Акиву держаться в постоянном напряжении. В косточке была правда, а вместе с ней, сила, способная заставить Кару ненавидеть его.
А если бы она исчезла? Ничего не стоило бы просто бросить ее в море. Что тогда? Кару не обязательно узнать обо всем. Без этой косточки Кару смогла бы полюбить его.
Эта мысль была такой соблазнительной, и она наполнила Акиву презрением к самому себе. Он пытался подавить ее, но косточка словно насмехалась над ним. "Она может никогда не узнать," казалось, говорила она, лежа в его раскрытой ладони, и плещущееся далеко внизу море, пестрое и неизмеримо глубокое, подтверждало это.
Она может никогда не узнать.
Кару находилась именно там, где и представлял Акива, сидя за столиком кафе у самого края площади Джемаа-эль-Фна, так же не находя покоя без косточки. Обычно, когда у нее появлялось свободное время как сейчас, ее пальцы без устали сжимали карандаш. Сейчас же лежащий перед ней альбом под ярким солнцем Северной Африки ослеплял белизной страниц, а сама она не в силах сосредоточиться, раз за разом беспокойно пробегала взглядом по площади, ожидая увидеть Акиву.
"Он придет," — говорила она себе, — "и вернет мне косточку. Он придет."
Если все еще жив.
Может, они все же навредили ему, те серафимы? Прошло уже два дня. Что, если… Нет. Он жив. Представить, что он…
Кару не могла даже думать об этом. Глупо, но ей постоянно вспоминался Кишмиш, годы назад, глотающий колибри-моль, и яркое осознание бытия: живой, а уже через мгновение мертвый. Так просто.
НЕТ!
Она вернулась мыслями к косточке. Почему она вызвала такую реакцию у Акивы? Что заставило его опуститься на колени? Тайна ее происхождения добавила еще больше мрачности в настроение, и Кару вздрогнула от плохого предчувствия. Перед глазами всплыли Сусанна и Мик, испуганное и ошеломленное выражение их лиц. Они испугались ее. Кару звонила подруге, когда делала пересадку в аэропорту Касабланки. Они поссорились.