Получая в течение нескольких вечеров подряд букеты по тридцать — сорок франков, актриса наконец удостоила взором ложу, откуда они исходили.
Она обнаружила там миловидного юношу, судя по наружности ученика коллежа; он показался ей таким красивым и забавным, что у нее даже вырвалось сожаление: «Ах, не будь это мужчина!»
И на другой день, и на третий — тот же восторг со стороны поклонника, та же досада со стороны актрисы.
На пятый день в букет было вложено письмо.
Флоранс заметила его, но из безразличия к нашему полу решила, что вскроет конверт, лишь вернувшись домой.
Отужинав в грустном одиночестве, она, сидя у камина, предалась размышлениям, и тут ей вспомнилось письмо.
Вызвав горничную, она приказала:
— Мариетта, в том букете, что прислали сегодня вечером, была какая-то записка; разыщи ее.
Поскольку серебряного подноса не было, Мариетта принесла записку на фарфоровом блюде.
Флоранс развернула послание и стала читать. С первых же строк от ее былого равнодушия не осталось и следа. Вот что в нем было написано:
«По правде говоря, восхитительная Флоранс, я пишу Вам с краской стыда на лице, но участь каждого человеческого существа в некоторой степени предопределена. Мне было суждено встретить Вас и полюбить — не ждите, что я напишу: „Полюбить как безумцу «. Будьте снисходительны, ибо мне следует признаться, что я вовсе не то, за что себя выдаю, и сказать: «Я Вас полюбила как безумная“.
А теперь поднимайте меня на смех, презирайте, отвергайте: мне дорого все, что исходит от Вас, даже оскорбления!
Одетта».
Дойдя до слов «Я Вас полюбила как безумная», Флоранс вскрикнула.
Она вызвала горничную, от которой у нее не было секретов, и сказала ей, сияя от радости:
— Мариетта, Мариетта, это оказалась женщина!
— Я и раньше догадывалась, — ответила горничная.
— Бестолковая! Что же ты мне тогда не сказала?
— Да боялась ошибиться.
— Ах, — прошептала Флоранс, — до чего она, должно быть, хороша!
Флоранс умолкла, словно стараясь пытливым взором проникнуть сквозь мужской наряд графини; минуту спустя она томным голосом спросила:
— Где же эти букеты?
— Госпоже прекрасно известно, что, посчитав, будто они подарены мужчиной, она велела их выбросить.
— А сегодняшний букет?
— Пока цел.
— Давай-ка его сюда. Мариетта принесла букет.
Флоранс взяла его и, с удовольствием разглядывая цветы, произнесла:
— Роскошный букет, ты не находишь?
— Ничем не лучше остальных.
— Неужели?
— На другие госпожа даже не взглянула.
— О, к этому я не буду столь неблагодарной, — усмехнулась Флоранс. — Помоги мне раздеться, Мариетта.
— Надеюсь, госпожа не станет держать его в спальне.
— Почему бы и нет?
— Все цветы в нем издают сильный запах — что магнолия, что туберозы, что сирень; от них сильно разболится голова.
— Не страшно.
— Умоляю госпожу позволить мне унести этот букет.
— Посмей только к нему прикоснуться.
— Желаете задохнуться, сударыня, — воля ваша.
— Если можно задохнуться от аромата цветов, то не считаешь ли ты, что предпочтительнее смерть скорая, среди цветов, чем длящееся три или четыре года угасание от чахотки, которая, по всей вероятности, и сведет меня в могилу.
И Флоранс несколько раз сухо кашлянула.
— Если госпожа и умрет через три-четыре года, — рассуждала Мариетта, спуская платье по бедрам хозяйки, — то только по своей вине.
— На что ты намекаешь?
— Я прекрасно слышала, что вчера врач говорил госпоже.
— Так ты все слышала?
— Да.
— Выходит, ты подслушивала?
— Не совсем; из туалетной комнаты, где я выливала воду из биде госпожи… порой слышно даже то, к чему не прислушиваешься.
— Допустим! И что же он сказал?
— Он посоветовал госпоже больше не действовать в одиночку, а лучше завести двух или трех любовников.
Флоранс поморщилась от отвращения.
— Не выношу мужчин, — заявила она и сладострастно понюхала букет графини.
— Не удобнее ли госпоже присесть, пока я снимаю чулки? — услужливо предложила Мариетта.
Флоранс молча присела, погрузив лицо в цветы.
Она машинально дала себя разуть, а затем вымыть ей ноги в воде, куда Мариетта добавила несколько капель вытяжки «Тысяча цветов» Любена.
— Какой эссенцией госпожа прикажет надушить воду в биде?
— Той самой, что любила незабвенная Дениза. А знаешь, Мариетта, вот уже полгода я остаюсь ей верна.
— В ущерб собственному здоровью.
— О, я вспоминаю о ней, делая вот так… а в миг наслаждения тихонько призываю: «Дениза!.. Дениза…»
— Сегодня вечером опять обратитесь к Денизе?
— Тсс! — усмехнулась Флоранс, прикладывая палец к губам.
— Похоже, госпожа во мне уже не нуждается!
— Именно так.
— Проснетесь завтра с недомоганием — дело ваше, сударыня, меня не в чем будет упрекнуть.
— Не беспокойся, Мариетта, за завтрашнее недомогание вину я возложу лишь на себя. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сударыня.
Мариетта вышла, что-то сердито бормоча на ходу по праву избалованной субретки или, что еще хуже, субретки, посвященной во все секреты своей госпожи.
Оставшись в одиночестве напротив псише, освещенного двумя канделябрами, Флоранс прислушалась к шагам удаляющейся горничной и, босиком подойдя на цыпочках к дверям спальни, заперла их на задвижку.
Вернувшись к зеркалу, она при свете свечей вновь прочла записку графини, прижала ее к губам, вложила в букет, лежащий неподалеку на туалетном столике, распустила волосы, развязала ленту сорочки, приложилась губами к своему телу и, освободившись от последней одежды, осталась обнаженной. Флоранс воистину была великолепна: брюнетка с огромными голубыми глазами, обычно обведенными темно-коричневой краской, длинные, ниспадающие до колен волосы, окутывающие, точно покрывалом, несколько худощавое тело, но, несмотря на это, безупречно пропорциональное .
Причину подобной худощавости нам только что сообщила Мариетта. Однако даже эта хранительница тайн своей госпожи вряд ли могла разъяснить, отчего вся передняя часть тела Флоранс заросла густой растительностью.