Ужас, что сродни первобытному, языческому страху, обуял его. В самых страшных снах не испытать такого! К счастью, они с пробуждением стираются в памяти.
У Гейджа нет головы!
Руки у Луиса ходили ходуном, фонарь пришлось зажать обеими ладонями — так полицейские обычно держат револьвер на стрельбах в тире. Луч скакал то вверх, то по сторонам. Наконец, удалось направить его точно вниз.
ТАКОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! — уверял он себя. ЗНАЙ: ТАКОГО не может быть.
Узкий луч скользнул по ногам малыша, по новым ботинкам, по брючкам и пиджачку (Господи! Для двухлетних карапузов не самая подобающая одежда!), по рубашке с открытым воротом, по…
Он затаил дыхание… Стон вырвался у него из груди, и вновь вернулась бессильная ярость перед силой смерти. И страхов перед сверхъестественным, опасений за свой помутившийся разум как не бывало.
Луис выхватил из заднего кармана носовой платок. Держа другой рукой фонарь, склонился над гробом, едва не потеряв равновесия. Случись одной из крышек упасть, она размозжила бы Луису голову. Осторожно Луис отер бурую плесень с лица сына, почти черную. Оттого-то и привиделось ему, что Гейдж без головы.
Но слой был невелик, это еще не замшелость. Хотя удивляться нечему: недавно прошел дождь, а гроб не герметичен. Посветив в изножье, Луис увидел, что там скопилась вода. Очистив лицо сына, Луис вгляделся. Гример из похоронного бюро постарался на славу, хотя и знал, что после такой страшной катастрофы хоронить мальчика будут в закрытом гробу. Гримеры в таких случаях всегда работают на совесть. Перед Луисом лежала неуклюжая кукла. Шишковатая голова, глубоко запавшие закрытые глаза. Изо рта, точно язык, торчало что-то белое. Луис подумал было, что в тело вкололи слишком много «заморозки». Никогда не угадаешь, сколько нужно для того или иного тела, а уж для ребенка — и подавно.
Но тут же понял: это всего лишь вата. Он вытащил ее изо рта мальчика. Губы сына, потемневшие, мягкие и отчего-то растянувшиеся, причмокнув, сомкнулись. Луис выбросил вату в лужицу на дне могилы — белый мерзкий комок. Щеки у Гейджа сразу запали, как у старика.
— Гейдж! — прошептал Луис. — Я тебя сейчас отсюда унесу. Договорились?
Лишь бы только никто не попался навстречу. Кладбищенский сторож, например, совершающий ночной обход. Но теперь Луисом двигает не страх перед разоблачением. Окажись сейчас кто-нибудь перед могилой со слепящим фонарем в руках, Луис схватил бы зазубренную, погнутую лопату и раскроил бы ему череп.
Луис подхватил сына под мышки. Тело повисло у него на руках — будто без костей. Луису пришла в голову ужасная мысль: попробуй он поднять Гейджа, тело развалится. И тогда стой в могиле и волком вой среди бесформенных кусков плоти. Таким его и застанут.
ЗА ДЕЛО! ХВАТИТ ТРУСИТЬ! ЗА ДЕЛО!
Превозмогая трупный смрад, приподнял Гейджа, как обычно поднимал его по вечерам из ванны. Голова сына болталась, Луис увидел крупный шов на шее — точно оскал — там голову соединили с туловищем.
С превеликим трудом, задыхаясь от усилий и зловония, Луис вытащил изуродованное тело несчастного малыша из могилы. Сел, свесив ноги в яму, положил сына на колени. Лицо у него сделалось иссиня-бледным, глаза ввалились, уголки губ скорбно опустились.
— Ах, Гейдж! — приговаривал он, баюкая сынишку, гладя по голове. Волосы были жесткие и безжизненные, как проволока. — Все образуется, клянусь, Гейдж, все образуется! Ночь кончится, Гейдж. Я люблю тебя. Папа любит тебя, сынок.
И все баюкал и баюкал мертвого мальчугана.
Около двух часов пополуночи Луис готов был покинуть кладбище. Труднее всего оказалось тащить тело. Разум Луиса — этот блуждающий в безбрежном космосе астронавт — на этот раз едва не заблудился вконец. Ничего, все образуется, твердил про себя Луис, присев отдохнуть. Спина гудела, ныла. Ничего, все образуется.
Он положил тело сына на брезент, завернул. Скрепил лентой пластыря, перевязал веревкой. Да, будто ковер несет, ничего особенного. Тщательно закрыл гроб, подумав, открыл снова, бросил туда искореженную лопату. Пусть остается на память кладбищу, а сына он заберет. Снова закрыл гроб, осторожно опустил бетонные створки, как бы не расколоть, снял ремень, продел в ушко бетонной плиты, аккуратно положил ее на место. Потом большим совком забросал яму, но насыпать холмик не удалось— не набралось земли. Да, могила, к тому же с выемкой, вызовет подозрение. Хотя, как знать. Может, кто и заметит, да мимо пройдет. Сегодня думать об этом он себе не позволит, тем более беспокоиться. Впереди ждут волнения поважнее. Безумная работа. А он уже выдохся.
РАЗ-ДВА, ГОРЕ — НЕ БЕДА.
— Что верно, то верно, — пробормотал Луис.
Ветер все крепчал, стонал, выл в кронах деревьев, отчего Луис в испуге озирался. Он сложил кирку, совок, рукавицы, фонарь — пригодятся еще — рядом с брезентовой скаткой. Сейчас бы зажечь фонарь, но Луис удержался от соблазна. Оставив все у могилы, Луис зашагал к тому месту, где недавно перелез через ограду. Минут через пять он увидел на улице свою машину. Значит, идти недолго.
Однако, подумав, он пошел в противоположную сторону. Дошел до угла, увидел сточную канаву, заглянул. И его пробрала дрожь: там оказалось множество цветов, иные уже сгнили, иные догнивали на дне. Время, дождь и снег делали свое дело.
ГОСПОДИ, ИИСУСЕ!
НЕТ, ИИСУС ЗДЕСЬ НИ ПРИ ЧЕМ. ЦВЕТЫ ОСТАВЛЯЛИ, ДАБЫ УМИЛОСТИВИТЬ БОГА ИНОГО, КУДА БОЛЕЕ ДРЕВНЕГО. В РАЗНОЕ ВРЕМЯ ЕГО НАЗЫВАЛИ ПО-РАЗНОМУ, НО ЛУЧШЕ, ЧЕМ ЗЕЛЬДА, ИМЕНИ ЕМУ НИКТО НЕ ПРИДУМАЛ: ВЕУИКИЙ И УЖАСНЫЙ. БОГ ВСЕГО МЕРТВОГО, ПОКОЯЩЕГОСЯ В ЗЕМЛЕ. БОГ ГНИЮЩИХ ЦВЕТОВ В СТОЧНОЙ КАНАВЕ. БОГ ВЕЛИКОЙ ТАЙНЫ.
Луис словно в гипнозе смотрел на канаву. Наконец с усилием оторвал взгляд, облегченно вздохнув, словно отпустили его колдовские чары или по команде гипнотизера он вышел из транса.
Луис пошел дальше. Вскорости он нашел, что искал. Да, видно, в подсознании надежно отложилось все, что ему было нужно в тот день, когда хоронили Гейджа.
Во тьме проступили очертания небольшого здания. Покойницкая. Там оставляли на зиму усопших. Земля-то твердая, могилу не вырыть даже экскаватором. Дожидались там своей очереди покойники и когда окрест случалось разом много смертей.
Да, и в похоронном деле выпадают горячие денечки. Луис узнал: нежданно-негаданно смерть вдруг одним махом прибирает множество людей.
— Но даже в этом полное равновесие, — уверял некогда дядя Карл. — Если, скажем, в мае я полмесяца без работы, то в ноябре, к примеру, за те же полмесяца придется, может, десяток похорон обслужить. Правда, на ноябрь пик редко приходится, как, впрочем, и на Рождество, хотя есть поверье, что именно в Рождество люди как мухи мрут. Но это все вранье. Спроси любого, кто к похоронному делу причастен. Ведь люди счастливы на Рождество, им хочется жить, вот они и живут. А уж в феврале работенки нам прибавляется. Стариков грипп в могилу сводит, воспаление легких, но это еще не все. Иной раз люди, больные раком, целый год за жизнь бьются, а приходит февраль, и будто у них силы иссякают. Тут рак в два счета с ними справляется. Вроде 31 января улучшение, чуть не на поправку дело идет, а 24 февраля — ногами вперед выносят. В феврале больше всего инфарктов, инсультов, почки отказывают. Скверный месяц. Силы у людей на исходе. Мы же к такому привычны. Но не угадаешь, иной раз в июне или в октябре такое же. А вот в августе — никогда. Август спешки не любит. Разве что несчастные случаи: то газовую магистраль разорвет, то автобус с моста упадет. И все ж в августе покойницкая пустует. А случалось по февралю нам гробы в три этажа ставить. И оттепели дождаться не могли — чтоб хоть некоторых успеть закопать, а то пришлось бы холодильную камеру арендовать, — дядя Карл, помнится, даже засмеялся. И Луис, чувствуя, что приобщается к знаниям, которых ни в одном колледже не наберешься, тоже засмеялся.