– Она получила посылку. Из Парижа. От какой-то Вали, которую знать не знала. И текст какой-то идиотский, про Пхеньян, про последний день в Довиле. Про то, что сто лет не видались.
– Ольга в Довиле не была никогда.
– И она сказала, что не была! – Ники сел прямее и сильно затянулся. – Мы думали, что ошибся кто-то, но кофе решили того… выпить. Там без него труба.
– Ты думаешь, эта записка как-то связана с похищением?
– Леша, нечего было в номере искать, кроме записки! И не взяли ничего. Деньги взяли, но это не в счет!
Бахрушин опять притормозил на пустой дороге, повернул, посмотрел в зеркало и выскочил на МКАД.
Ники отвернулся. Он терпеть не мог ездить… пассажиром. Он всегда ездил только за рулем.
– А ты точно помнишь, что там было написано?
– Точно я не помню, – сказал Ники. – Но можно посмотреть.
– Как?!
– Да так. Она у меня в рюкзаке.
– Твою мать, – тихо сказал Бахрушин, начиная почему-то верить во всю эту дикость с посылкой и Валей из Парижа. – Как она у тебя оказалась?!
– Ольга прочитала и бросила, а я забрал. На всякий случай. Чтобы потом не было вопросов, что мы чужую колбасу сожрали и чужой кофе выпили. Я вообще не люблю… швырять бумаги.
– Ты даешь, Ники.
Машина летела по пустому шоссе, объезжала Москву, веером разбрасывала на две стороны дождевую воду.
Как это было недавно, в горах?
Ночь после бомбежки, “уазик”, бородатый человек за рулем. Странное ощущение края бездны. Тогда он почувствовал его впервые, спиной, кожей. Сердитая река неслась по камушкам, и машина, врезавшись в нее, так же на две стороны разрезала темную воду, блестевшую в свете фар.
Ники закрыл и открыл глаза.
Москва, ночь, синий свет фонарей, стрелки указателей, подсвеченные белым, клокастые тучи над городом.
В какую секунду изменился мир? Он даже не заметил.
– Я покажу тебе эту записку. Ты посмотришь. Ты должен точно вспомнить, кто у нее есть в Париже, кто мог это прислать?! Зачем они могли ее искать, те бандиты? Может, там какой-то секретный код?
– Да какой еще код!
– Я не знаю, Леша! Понятия не имею.
Теперь предстояло сказать самое трудное, и он некоторое время собирался с силами.
– Есть еще одна штука.
– Какая?
– В тот вторник, когда… когда все случилось, мы с ней ездили в горы.
– Я помню. В Калакату.
– Точно. Я снимал, а она разговаривала с командиром военной части, которая там стоит. Я при разговоре не был, с японцами обстрел снимал.
Бахрушин вдруг сильно забеспокоился, как будто можно было беспокоиться еще сильнее.
– Ну и что?
– Она все хотела его на интервью склеить, этого придурка, а он не соглашался, как я понял. Это он ей сказал про американский десант и про то, что талибы в наступление собрались.
– Ну и что?!
Ники нажал кнопку, опустил стекло и выбросил сигарету. В машине сразу стало холодно, и глаза пришлось закрыть, потому что ветер бил в лицо, мешал смотреть.
Но поднимать стекло он не стал.
– В город ведет только одна дорога, – сказал Ники твердо. – Та, на которой их захватили. Я на следующий день поехал. Утром, как только рассвело. Я искать решил, понимаешь? Я считал, что у меня ксивы всякие и вряд ли они осмелятся на следующий же день!.. И поехал.
Бахрушин коротко взглянул на него.
– Я нашел то место, где их взяли. Чуть в стороне от дороги. Шины все хорошо пропечатались, там же пыль сплошная, и ветра тогда не было. Накануне был, а в ночь прекратился. И следы, конечно. Там тьма следов этих, как будто… отряд штурмовал. Ну, потом две колеи, налево и направо, до дороги. И все, больше ничего.
– Ники.
– Я нашел ее диктофон, – договорил он быстро. – В пыли, за камнями. Она его вечно к ремню пристегивала, а там эта штука такая ненадежная! Сто раз хотел сделать и все забывал, будто знал, что она его потеряет!
У Бахрушина так сильно взмокли ладони, что руль поехал из потных пальцев, пришлось его перехватить.
– В диктофоне кассета. Целая. Я ее привез, Леш. На кассете запись ее разговора с этим самым командиром.
У него какое-то странное имя, Готье или что-то в этом роде.
– Какой еще… Готье? – повторил Бахрушин почти по слогам. – Или он француз, что ли?!
– Я не знаю. Почти ничего не слышно, но я так понял, что, когда он ее возил в горы, к ним подъезжали какие-то люди, а потом он ее предупредил, что они кого-то ищут. Журналистов. И имя назвал того, кто ищет.
– Какое?
– Фахим. Правая рука Аль Акбара.
* * *
– Мама?
Тишина, полусвет, дрожание сухих цветов в высокой вазе.
Алина стянула куртку, пристроила ее на вешалку и послушала немного.
Никаких звуков.
Неслышно вышла заспанная Муся, привалилась бочком к косяку, подумала и потерлась шеей.
Алина присела на широкую скамейку, стоявшую под вешалкой, и по одному расшнуровала башмаки.
Муся подумала и еще потерлась. Потом подошла, присела и брезгливо понюхала ботинки.
– Привет, – сказала ей Алина и погладила по макушке. Муся ловко увернулась. Алина еще не мыла рук, а Муся была чистюля. – Ты одна? А мне показалось, что мама приехала.
– Приехала, приехала, – донеслось из кухни. – Я не слышала, как ты вошла!
Алина сунула ноги в тапки, посмотрелась на себя в большое зеркало, отразившее ее всю вместе с Мусей.
Собственный вид оптимизма ей не добавил – тени под глазами, синева на висках, волосы как будто поблекли, зато Муся на заднем плане была хороша.
Распушив хвост, она охотилась на Алинины ботинки.
Конечно, она понимала, что это просто башмаки и охотиться на них нет никакого интереса, но тем не менее делала это, и так, чтобы Алина непременно видела, – утешала.
Алина специально постояла возле нее, дав понять, что хозяйка ее усилия оценила, и прошла на кухню.
Мать сидела за столом под низким абажуром и читала книгу, сдвинув на кончик носа очки.