Навстречу мне поднялся приятный мужчина лет пятидесяти с небольшим, плотный и аккуратный, по-видимому, с чувством юмора, хотя лицо его сохраняло серьезное выражение, а улыбка была чисто профессиональной. Тем не менее я отметила, что у него добрые глаза и крепкое, открытое рукопожатие.
Я не знала, почему меня вызвали. Дел хватало, мысли занимал Уилл, однако я пришла сразу, пусть и с завязанными в узлы нервами.
— Речь пойдет о Дженни, — сказал он, когда я села на стул перед большим, заваленным бумагами письменным столом.
— Да. Я так и поняла. У нее какие-то проблемы? — спросила я, изо всех сил стараясь не выдать своих чувств.
— Не уверен, миссис Брэдфорд. Может быть, вы мне скажете.
Ничего необычного в поведении Дженни я не замечала, но с подростками никогда ничего нельзя знать наверняка.
— По-моему, у нее все в порядке. Конечно, она бывает порой непослушной, временами принимает в штыки любое замечание или сводит меня с ума глупыми ужимками в духе Бивиса и Батхеда.
— Она не болела в последнее время? Может быть, была не в духе, казалась угнетенной, несчастной?
Я покачала головой. Меня не покидало чувство растерянности и тревоги. К чему он клонит? Я видела дочь каждый день. Конечно, у нее своя жизнь и свои друзья. Мне представлялось, что в отношении с дочерью-подростком матери следует придерживаться одного главного принципа: предоставить ей разумную свободу. И разумеется, дать ей свою любовь.
— Нет, она не болела. В чем дело, доктор Фоллет? Пожалуйста, скажите, зачем вы меня вызвали?
Он побарабанил пальцами по столу.
— В нынешнем семестре Дженни пропустила семнадцать учебных дней.
Вот это новость! Меня словно облили ледяной водой.
— Пропустила семнадцать дней?
— Да, пропустила все уроки. Ее вообще не было в школе.
— Боже! Не могу поверить, но, конечно, не сомневаюсь в ваших словах. Это так на нее не похоже.
— Да, на Дженни это не похоже, — согласился он, подавая мне какие-то бумаги. Табель успеваемости и несколько объяснительных. — Это ваша подпись?
Я посмотрела на объяснительные. Руки дрожали, и листки прыгали перед глазами.
— Здесь указана моя фамилия, но подпись не моя.
— А чья? Дженни?
— Не уверена. Может быть.
У меня закружилась голова. Ничего подобного я не могла и ожидать. У Дженни никогда не было никаких серьезных проблем.
— Мы полагаем, что Дженни пыталась подделать вашу подпись, — сказал доктор Фоллет, возвращая меня к реальности.
— Моя дочь никогда бы не сделала ничего подобного.
Я вздохнула. Похоже, все же сделала.
— Вы уверены? Если это не ваша подпись и не подделка Дженни, то кто тогда мог это сделать?
— Не знаю, — пробормотала я. — Представить не могу.
Во мне вдруг вскипела злость. Мы всегда доверяли друг другу. Что бы ни происходило, я всегда находила для нее время.
— Мистер Шеппард? — спросил директор.
— Нет. Он ее отчим. Он бы просто расписался. К тому же подпись и не его.
— Посмотрите также и табель успеваемости. Вы это видели?
Я посмотрела. «Хорошо» и «удовлетворительно». Мне хотелось плакать. Дженни всегда училась только на «отлично». Может быть, поэтому я и не интересовалась в последнее время ее оценками?
— Миссис Брэдфорд, ваша дочь — одна из лучших учениц школы. В этом семестре она совершенно неожиданно для нас всех стала получать плохие оценки. По крайней мере плохие для нее. Такое случается иногда с ребятами старшего класса, теми, кого уже приняли в колледж. Они считают, что заслужили небольшой перерыв. Но к Дженни это не относится. У нее сейчас должны быть самые высокие оценки.
— Знаю. И Дженни это знает.
Я не понимала, как такое могло случиться. Для меня это было громом среди ясного неба. Почему? Может быть, из-за того, что произошло между нами, мной и Уиллом?
Доктор Фоллет поднялся из-за стола и протянул руку.
— Мы в школе любим Дженни. Все, преподаватели и ученики. Если выясните что-нибудь, позвоните мне. Вы не выдадите этим какие-то ее секреты. Дженни не первая, с кем происходит нечто подобное, и у нас есть немалый опыт урегулирования таких ситуаций.
Я пожала ему руку, повернулась и вышла. Надо найти Дженни. В школу она в тот день опять не пришла.
Но прежде чем отправляться на поиски, я села в машину и попыталась успокоиться, остановить сотрясавшую тело дрожь.
Мой мир снова рассыпался на кусочки.
Дженни пришла домой к половине третьего с набитым книжками рюкзаком и безмятежным лицом человека, твердо стоящего на стороне праведности. Я попросила ее прокатиться со мной.
Мы сели на велосипеды и отправились в резервацию Паунд-Ридж, природный заповедник в самом центре Уэстчестера, а около четырех поднялись на высокий холм со старинной пожарной башней. С вершины можно было увидеть пролив Лонг-Айленд и даже очертания самого Нью-Йорка далеко на горизонте.
Дженни, конечно, пожелала узнать, в чем дело, но я не ответила.
Всему свое время, моя милая.
Некоторое время мы шли молча — я не знала, с чего начать — и остановились, запыхавшись, только когда достигли самого верха. Во мне бурлили разные чувства, от обиды и злости до озабоченности и гордости, — точь-в-точь как в моих песнях.
— Меня приглашал к себе директор Фоллет, — сказала я наконец.
Только что Дженни смотрела на меня. Теперь она отвернулась. И ни слова.
— Он сказал, что оценки у тебя становятся все хуже. И еще что ты пропускаешь занятия.
— В школе скучно. Я ее ненавижу.
Угрюмая, дерзкая. Совсем не моя Дженни. Точнее, Дженни в ее худшем варианте, который она демонстрировала не так уж часто.
— Раньше ты так не думала.
— А теперь думаю. Там все равно ничему не научишься. Знаешь, учителя на самом деле совсем не такие умные.
— И поэтому ты решила больше не ходить туда. Интересно. Ты на многое открываешь мне глаза. И чем ты занимаешься, когда никуда не ходишь?
— Ничем особенным. Но лучше ничем, чем сидеть на уроках.
— Но дома тебя нет.
— Откуда ты знаешь? Ты же большую часть дня просиживаешь в своем кабинете.
Это было уже совсем несправедливо, однако мне удалось сохранить хладнокровие.
— Если бы ты оставалась дома, я бы знала об этом. И тебе это прекрасно известно. Я люблю тебя, Дженни, и если у тебя какие-то неприятности…
— Перестань! Всем на всех наплевать! Не притворяйся, что ты другая. И мне не надо твоих одолжений.