Из другой комнаты вышли Томас и Изабель.
— Чтоб мне провалиться, если это не наш шут, у которого жизней не меньше, чем у кота! — воскликнула она.
Нас пригласили в гостиную, украшенную гобеленами и коврами. На полках лежали древние свитки и толстенные манускрипты. Жофрей предложил нам присесть.
— Как настроение в городе? — спросил я.
Он нахмурился.
— Паршивое. Процветающий город превратился в кормушку для герцога. И лучше не становится — только хуже. Поговаривают о восстании где-то на юге, об армии крестьян, которые вроде бы движутся сюда. А ведет их какой-то шут со священной реликвией, добытой в крестовом походе. Ходят слухи о копье с кровью самого Спасителя.
— Копье? — Я взял посох и провел по нему ладонью. — Уж не это ли? И о восстании мне тоже довелось слыхивать.
Глаза хозяина округлились от удивления.
— Так это ты? Ты… тот самый шут? Хью…
Я кивнул. А потом посвятил Жофрея в мой план.
На следующее утро я, разведав все, что нужно, и заручившись поддержкой, собрался возвращаться в лес.
Эмили согласилась остаться в городе. Взять город без боя я не рассчитывал, а потому так было безопаснее. Она спорила, настаивала на том, что должна пойти со мной, но на сей раз я не отступил.
Пришло время прощаться. Я обнял ее и пообещал, что мы увидимся не позднее, чем через пару дней.
— Милая, когда мы впервые встретились, я боялся даже заговорить с тобой. Сейчас боюсь оставлять тебя здесь. Вспомни, как ты сказала: «Может быть, так оно и есть… сейчас. Но так будет не всегда».
— Думаю, через пару дней мы это выясним, — ответила Эмили, стараясь не показать, как расстроена, и, привстав на цыпочки, поцеловала меня. — Да благословит тебя Господь, Хью. — Слезы наполнили ее глаза. — Надеюсь, мы еще увидимся.
Я поднял дорожный мешок, взял посох и, помахав на прощание, вышел на улицу. Уже спустившись с холма, я оглянулся. Сердце сжалось от боли, ведь здесь оставалось все, что я любил. Мне вдруг стало не по себе — что, если мы с Эмили уже никогда не увидимся?
В лесу ждали моего возвращения, готовились к бою. Мы выступили на рассвете.
Крестьяне и кожевники, лесорубы и кузнецы, вооруженные самодельными луками и щитами, вытянулись насколько хватало глаз.
Сердце мое дрогнуло от переполнявшей его гордости. Что бы ни ждало нас впереди, мы уже победили. Победили свой страх, проявили смелость и характер.
В каждом селении, через которое мы проходили, нас встречала взволнованная, радостная толпа. Люди не только выходили к дороге, чтобы поглазеть на нас, но и приводили детей.
— Посмотри, вон тот самый шут, — говорили они. — Смотри внимательней, ты всегда сможешь сказать, что видел священное копье.
Новость распространялась быстрее лесного пожара, и ряды наши все пополнялись.
Между тем Трейль, окрашенный лучами заката в янтарные цвета, становился все ближе. Его высокие, мощные стены, казалось, упирались в само небо. Мерк дневной свет, и все мрачнее становилось у нас на душе: люди тревожно перешептывались, поглядывая на неприступную крепость.
Когда наша армия достигла предместий, солнце клонилось к закату. Никто не встретил нас, никто не выступил из ворот. Лишь толпившиеся по обочинам горожане кричали:
— Посмотрите, это же шут. Настоящий шут!
Массивные, сложенные из громадных кусков известняка зубчатые стены встали перед нами непреодолимой преградой. Мы уже видели солдат, их шлемы блестели на солнце.
Они и не собирались нападать. Мы были в сотне ярдов от внешнего периметра, и никто не попытался помешать нам.
Я подал знак остановиться и окружить город сплошным кольцом. Никто не знал, что делать: радоваться или печалиться, идти, на штурм или располагаться на ночь.
— Давай, Хью, — с улыбкой сказал Жорж. — Скажи им, зачем мы здесь.
Я вышел вперед, стараясь держаться спокойно и не слушать, как колотится в груди сердце.
Я вышел вперед и обратился к тем, кто стоял у башен над воротами.
— Здесь те, кто пришел из Вилль-дю-Пер, Морриссе, Сен-Феликса и других городов герцогства. У нас дело к герцогу Болдуину.
Сначала никто не ответил, и я подумал: «Что же делать? Повторить то же самое еще раз?»
Потом из-за башни высунулся человек в яркой одежде, в котором я узнал управляющего.
— Господин отдыхает! — прокричал он. — У него сегодня нет никаких дел. Так что возвращайтесь домой, к женам и детям.
Толпа загудела, послышались проклятия и насмешки.
— Так эта свинья отдыхает? — проревел кто-то. — Потише, друзья, как бы нам нечаянно не разбудить его.
По рядам прокатился издевательский смех. Кто-то выскочил вперед и, стащив штаны, повернулся к башне задом.
— Ну давай, Болдуин! Вот моя задница. Попробуй-ка вставить!
Еще несколько человек, выбежав из строя, принялись выкрикивать оскорбления в адрес солдат.
— Назад! — рявкнул я. — Оставаться на месте!
Поздно: вылетевшие из-за зубцов и башенок стрелы со свистом устремились к земле. Один из забияк схватился за горло, захлебываясь собственной кровью, другому стрела пронзила грудь. Какой-то парнишка схватил с земли камень и запустил в лучника, но камень долетел только до середины стены, а на смельчака хлынула черная расплавленная смола. Мальчишка упал и покатился по земле, вопя от боли.
— Катись домой, вонючка, — бросил сверху какой-то солдат.
Теперь уже все ринулись вперед. Кто-то выпускал подожженные стрелы, которые, прочертив небо дымными полосами, ударялись о стены и падали вниз. Кто-то с тем же успехом швырял камни, от которых могли пострадать разве что его товарищи, но никак не враги.
В ответ мы получили еще один залп. Выпущенные из настоящих, тугих луков опытной рукой, стрелы без труда пробивали хлипкие щиты и пронзали людей насквозь. Казалось, началась буря.
Я как будто снова оказался в походе, под стенами Антиохии.
Крики мои утонули в поднявшемся шуме. Напрасно призывал я не паниковать и отойти назад. Одни, охваченные злостью, требовали немедленно начать штурм. Другие уже выплескивали ярость, рубя стены топорами и коля пиками. Третьи, впервые увидев так близко кровь и смерть, бросились бежать, охваченные страхом.
Но ворота так и не открылись, Болдуин не стал выпускать против нас конницу. Наблюдая за происходящим, он, наверно, только посмеивался над нашими жалкими потугами.
Наконец все отошли. Отшумели. Притихли. И повернулись в мою сторону.
Какой-то крестьянин подбежал ко мне со сломанной мотыгой.