Потом граф де Ломени и барон д'Арребу переглянулись. Отец Массера отвел взгляд и достал из кармана своей сутаны молитвенник. Кавелье неотрывно смотрел на них, потирая замерзшие руки — он забыл надеть перчатки. На губах его блуждала едва заметная усмешка.
— Итак, достоверно одно — эта женщина стреляет, как колдунья… А может, как демон.
Он засунул руки в карманы своего короткого плаща и с напускным равнодушием зашагал прочь.
Ему почти доставляло удовольствие видеть этих добродетельных господ в затруднении. Больше, чем кто-либо другой, он догадывался, в какого рода сомнения теологического и мистического характера он их поверг. Уж он-то имел опыт в вопросах совести. Он сам в течение десяти лет был иезуитом.
— Вот так-то! — сказал барон д'Арребу. — Ведь именно ради этого мы и пришли сюда. Демон она или нет? Опасный дух или нет? Вот главная наша цель. А просьба к графу де Пейраку поддержать экспедицию на Миссисипи — всего лишь предлог!.. До сих пор мы знали только ваше мнение, Ломени, поскольку вы один встречались с ними раньше. Его необходимо было подкрепить нашим мнением. Так вот, у меня оно уже есть. У отца Массера, по-видимому, тоже. По совести говоря… и я не могу скрывать этого от вас, мой дорогой Ломени… я начинаю думать, уж не дали ли вы ввести себя в заблуждение, обмануть… Что же нам теперь делать?
Барон д'Арребу откашлялся. Он смотрел попеременно то на обманчиво-нежное, голубое, словно цветок льна, небо, то на укутанные снегом и упрятанные в скалы деревянные постройки форта, находящегося в нескольких шагах от них, то на белую гладь озера. Видя, что отец Массера словно бы и не слышит его, он продолжал, обращаясь только к графу де Ломени.
— Да, здесь стоило побывать… Вот мы пришли, увидели. Увидели, — повторил он вполголоса, как бы вдумываясь в это слово. — Ну, а что скажет об этом отец Массера, посланец общины иезуитов?.. Отец Массера делает вид, что он не слышит. И знаете почему, мой дорогой шевалье?.. Потому что это выше его понимания. Да, потому что лично он уже решил. Пока мы немели в обманчивом блаженстве, он уже подвел черту. Он больше не задает себе вопроса, который всех нас терзает сегодня и который кажется нам безумным: кто она? Демон? Просто обольстительница? Колдунья? Безобидна она? Враждебна? Он абсолютно спокоен. Его способность логически мыслить сослужила ему службу хотя бы в этом, он неопровержимо убедился, что это выше его понимания и потому тем более не нужно — о, тем более не нужно! — безрассудно вмешиваться в это. И тогда он углубился в свой молитвенник!.. Отец Массера, скажите же мне, не ошибся ли я, таким образом выразив свои мысли?
Голос барона д'Арребу, в котором, постепенно повышаясь, появились злые нотки, на какое-то мгновение прозвенел в прозрачном воздухе, потом его легкое эхо насмешливо угасло. Отец Массера поднял глаза, с удивлением посмотрел на двух своих друзей, и по губам его скользнула едва уловимая любезная улыбка.
Они, должно быть, так никогда и не узнают, попал ли д'Арребу в самую точку или, напротив, иезуит отнесся к его нападкам как к безобидной шутке. Или же, наконец, он просто ничего не слышал, ибо он слыл натурой мечтательной. Но только он вновь опустил взор к своему молитвеннику и, шевеля губами, спокойным шагом пошел прочь.
Барон д'Арребу бессильно развел руками.
— Вот они, иезуиты, — сказал он. — По сравнению с ними Понтий Пилат — просто жалкий служка.
— И однако отцу Массера придется решать этот вопрос, — твердо сказал де Ломени. — Конечно, я человек верующий, но я не обладаю ни правами, ни образованием, которые необходимы, чтобы стать иезуитом. А если это необходимо, то именно для того, чтобы они с ясностью святого духа могли судить о делах, кои превосходят разум простого смертного мирянина. В конце концов, отец Массера ради того и пришел сюда!
— Он ничего не скажет, вы же хорошо его знаете, — разочарованно сказал д'Арребу. — Он уже нашел прекрасный довод, чтобы иметь право молчать, и он прибережет его для себя вместе со всеми прочими соображениями.
— Но может, это как раз и является доказательством того, что нам нечего опасаться этих людей? Уж коли отец Массера пришел бы к выводу, что эти люди внушают подозрение, он сказал бы нам об этом, противопоставил бы свои соображения тому единому мнению, которое начинает складываться у нас.
— Кто знает, может, вы и правы! Но не исключено и другое: может, он просто считает, что не властен здесь, что мы все равно его не послушаем, уже подчиненные влиянию нашей хозяйки? Возможно, он ждет, когда мы вернемся в Квебек, чтобы поджечь брандер, который мы будем там наивно держать в укрытии, и заявить, что дело пахнет порохом, проклятием и, дабы не погибнуть самим и не погубить католичество в Канаде, мы должны истребить всех этих преступников до последнего. Тогда мы будем выглядеть поистине смешными, если не виновными. Иезуиты же выступят в роли спасителей, а отец д'Оржеваль — в роли святого архангела Михаила.
Лицо графа де Ломени снова омрачила тень сомнения.
— Но как все-таки можно точно определить, является кто-то демоном или колдуном, если внешне он ничем не отличается от других? — с озабоченным видом заговорил он. — Она очень красива, это правда, ее красота может даже показаться подозрительной хотя бы тем, что она… столь необычна. Но разве красота когда-нибудь бывает обычной?
— Ведьмы никогда не плачут, — сказал барон д'Арребу. — Вы видели ее плачущей?
— Нет, — проговорил мальтийский рыцарь, невольно захваченный, взволнованный образом, который возник в его воображении. — Но может, мне просто не пришлось при этом присутствовать.
— Говорят также, что, если ведьму бросить в воду, она всплывает. Но ведь нам трудно подвергнуть такого рода испытанию госпожу де Пейрак.
С тревожной улыбкой на лице он походил немного окрест.
— Воды нет, все замерзло, — пробормотал он, вернувшись.
Граф де Ломени с изумлением смотрел на него. Он никогда не видел барона в таком мрачном настроении.
Д'Арребу попросил графа извинить его: суровый климат и волнения ожесточили его. Он воспользуется хорошей погодой, чтобы пройтись.
Ломени сказал, что вернется в дом помолиться и попросить у Бога совета.
Барон направился к озеру.
Он шел с трудом, потому что за палисад форта можно было выйти, лишь миновав сложную, словно кротовые ходы, сеть оледенелых проходов, узких тропинок, выкопанных в снегу с помощью лопаты или заступа, которые вели к застывшему водоему, к вигваму Маколле, к мастерской, к конюшне, к стрельбищу и площадке для игр или же просто в никуда, то есть в сторону неприступного леса.
Скользя и оступаясь, главный синдик Квебека кое-как добрался до озера. Когда снежный наст был довольно твердый, вдоль берега можно было идти и в такие ясные и безветренные, как сегодня, дни обитатели Вапассу неторопливым шагом прогуливались, наслаждаясь солнышком, по этой едва заметной тропке, ведущей, казалось, куда-то далеко-далеко, в неведомые дали, а потом, наткнувшись на другом конце озера на глухую стену сугробов, возвращались в форт. Дойдя до этой преграды, барон задумался, оглядывая место, где его чудом вырвали из лап смерти. Ему припомнилось ощущение покорного безразличия, охватившее его в тот момент, когда он, вконец обессилев, опустился в снег, ощущение холода и ночи, которые давили ему на грудь, словно каменная плита, и он подумал тогда: пусть только все произойдет быстро! Последним, что осталось в его памяти, было какое-то жжение на скулах, и тогда он понял, что это снег падает на его лицо и что оно, уже застывшее в ледяной маске, никогда больше не изменит своего выражения.