Теперь он видел ее более привычной ему — молящейся в сумраке часовни или молельни, с головой, склоненной вот как раз так же немножко набок, как сегодня у госпожи де Пейрак, когда она возилась с затвором мушкета. Склоненная женская головка всегда волновала его, ему невольно представлялось, что она отражает тоску женщины по мужскому плечу, и эта мысль вызывала в нем нежность. Госпожа д'Арребу была женщина очень миниатюрная, она едва доставала ему до плеча. В первые дни после их свадьбы он называл ее «малышкой», пытаясь привнести в их супружеские отношения интимность, но вскоре заметил, что ей это не нравится, потому что в действительности по складу своего ума и характера она отнюдь не принадлежала к числу хрупких, слабых женщин. Она была смелой, предприимчивой, сохраняла во всех испытаниях невозмутимость и даже непримиримость, что особенно проявлялось с годами.
Как жаль! Как это прискорбно!
Она могла бы быть очаровательной, веселой женщиной, но она слишком много думала о самосовершенствовании. Она отступилась от своего тела, вся ее жизнь заключалась только в духовной деятельности, являла собой необыкновенной силы мистический порыв.
«А ведь это виновата она, Дама с Серебряного озера, что меня одолевают эти сожаления, эта истома, эта неуверенность. Всему виной ее счастливый смех, всему виной ее взгляд, обращенный к мужчине, единственному для нее мужчине, всему виной тот жест, каким этот мужчина заключает ее в свои объятия, всему виной дверь, закрывающаяся за ними каждый вечер… Она всецело во власти мужчины, которого любит, вот что заставляет меня страдать. Ибо моя жена навсегда вышла из-под моей власти. Едва ли я значу для нее больше, чем ее духовный поводырь, отец д'Оржеваль, даже наверняка намного меньше. Я для нее лишь управляющий, который всю жизнь будет заниматься только счетами и делами. В последнее время мы виделись по разу в год, когда приходили первые корабли с почтой из Франции, и разговаривали только о наших финансовых делах, о том, как лучше поместить деньги, что мы получаем как арендную плату. Моя жена не должна мне ничего, даже чуточку внимания. Она считает себя должницей только перед Богом.
Да, она святая душа. Ведь это она основала общину в Монреале!..
Но кроме того, она очаровательная маленькая куколка… Она еще очень хороша… О Господи, к чему такие мысли? Зачем пришел я в это заклятое место?.. Что расскажу я там, в Квебеке?.. Если мы когда-нибудь вернемся туда… Отпустит ли нас этот язвительный человек, ведь, по сути дела, мы все его пленники… А с него станется… Но кто это там движется по озеру?.. Похоже…»
Барон д'Арребу приложил руку козырьком к глазам.
Вдвоем, всегда вдвоем ходят путешественники зимой. За одиноким путником по пятам следует смерть. Всегда вдвоем — француз и индеец.
Только французу может прийти в голову нелепая мысль вступить в единоборство с теми ловушками, что расставляют на пути мороз и снег, ввязаться в поединок со снежными бурями и необозримыми пространствами, где нет ни одной живой души. Только индеец, знающий тайны зимнего леса, может сопровождать его, и он не боится, потому что белый наделен могуществом с помощью своего неистребимого краснобайства отгонять снежных демонов.
Похожие друг на друга своими меховыми плащами с капюшоном и кожаной бахромой, своей походкой, отяжеленной снегоступами, француз и индеец пересекали озеро. Стоял полдень, и тени, отбрасываемые их фигурами, были совсем короткими. Когда путники подошли настолько, что стали различимы их лица, барону д'Арребу показалось, будто одно из них знакомо ему, но, прежде чем вспомнить, кто перед ним, вспомнить имя этого человека, он почувствовал, как его охватывает какая-то неприязнь, и весь внутренне сжался. Он не решился окликнуть его. С подозрением, почти враждебно смотрел он, как они приближаются. Ему хотелось крикнуть им: «Зачем вы пришли сюда? Зачем хотите вы нарушить покой этих мест, где все счастливы?.. Уходите!..»
С форта тоже заметили незваных гостей, и Флоримон с Жаном Ле Куеннеком спустились к берегу с мушкетами в руках.
Мужчина, который шел впереди, держал голову очень прямо, даже немного откинув ее назад, словно хотел вобрать под свои полуприкрытые веки весь солнечный свет. Когда он подошел ближе, д'Арребу понял, что путника постигло одно из наиболее страшных несчастий, подстерегающих дальних путешественников зимой: он не видит, его глаза обожжены ослепляющим блеском снега. Его красные вспухшие веки были покрыты потрескавшейся белесой коркой. На него было страшно смотреть.
— Есть здесь кто-нибудь? Я чувствую, что есть, но не могу разглядеть кто!.. — крикнул он.
Остановившийся рядом с ним индеец с ружьем мрачно оглядывал наведенные на него мушкеты.
— Кто вы? Откуда вы пришли? — спросил д'Арребу.
— Я Пасифик Жюссеран из Сореля, но иду из Нориджевука, что на реке Кеннебек, я уполномочен передать письмо для полковника Ломени-Шамбора от отца д'Оржеваля…
И, помолчав, он добавил:
— Уж не собираетесь ли вы стрелять? Я не сделал ничего плохого. Я француз, такой же, как вы, я тоже говорю пофранцузски… Не стреляйте в меня…
Его полуслепота очень пугала его. Он, должно быть, чувствовал себя целиком во власти тех, кто стоял перед ним, ибо не в силах был даже прочесть, что выражают их лица — дружелюбие или враждебность. Д'Арребу наконец узнал этого человека, он часто встречал его в Квебеке, это был служка отца д'Оржеваля.
В первое мгновение барону показалось, будто он проглотил что-то ужасное, с привкусом желчи, но милосердие взяло верх, и он поспешил воскликнуть:
— Несчастный! В каком вы состоянии! — И, повернувшись к Флоримону, пояснил:
— Этот человек состоит на службе у отца д'Оржеваля и прибыл сюда по его поручению.
— Мне кажется, я уже видел этого служителя Бога в Катарунке, — хмуря брови, бросил молодой человек.
Пасифик Жюссеран растерянно поворачивал голову на звук голосов.
— Не стреляйте в меня, — повторил он, — я не враг. Я только принес письмо графу де Ломени.
— Но почему вы так боитесь, что в вас будут стрелять, едва завидев? — спросил Флоримон. — На вашей совести есть какиенибудь неблаговидные поступки, в которых вас может упрекнуть при встрече хозяин и владелец этого форта граф де Пейрак?
Явно смущенный, Жюссеран не ответил. Он хотел сделать несколько шагов в сторону своих собеседников, которых он, должно быть, кое-как различал, но оступился на откосе берега. Д'Арребу взял его под руку и помог дойти по тропинке до форта.
Граф де Ломени-Шамбор держал в руках послание. Он знал, это толстое письмо, сложенное и запечатанное темной восковой печатью с изображением герба Себастьяна д'Оржеваля, нанесет ему глубокую рану, и, чтобы оттянуть время, он не вскрыл его тотчас же, а принялся расспрашивать служку, которого барон д'Арребу усадил на скамью. Служками обычно бывали набожные мужчины или молодые люди, добровольно поступившие в полное подчинение к миссионерам на один или многие годы, чтобы заработать отпущение грехов. Пасифик Жюссеран состоял при отце д'Оржевале вот уже четыре года.