Они и сами не ожидали — это было столь несвойственно мужчинам их возраста, их склада характера, — что, оказавшись в такой поздний час на морозе, под неутомимым северным ветром, который дул поземкой, они почувствуют себя обездоленными сиротами.
Только теперь они начинали понимать, что, если они потеряют дружбу госпожи де Пейрак, жизнь станет для них поистине невыносимой.
— Это жестоко, мы не заслужили такой немилости, — мрачно сказал граф де Ломени.
— Вообще-то, конечно нет… Но с ее точки зрения, заслужили… Я никогда не прощу себе, что позволил сделать себя вестовщиком сплетен, глубоко ранивших эту очаровательную женщину, от которой мы видели только добро. Она права, Шамбор! Мы проявили себя самыми последними мерзавцами! И виноваты во всем иезуиты. Они заморочили нам головы своими глупостями! Какие же мы мужчины после этого!
— Честное слово, я считал вас более преданным господам из общины иезуитов, — с изумлением сказал Ломени. — Почти одним из них!.. Ведь вы и ваша жена являете собой пример, который…
— Иезуиты лишили меня жены, — сказал барон. — Я не оценил того, что она принадлежала мне, и они воспользовались этим, чтобы совсем отнять ее у меня. Иными словами, я уже больше не мужчина. Они сделали из меня евнуха, но евнуха при церкви… Для них это высшая степень совершенства, ибо брак в их глазах, даже христианский брак, — грех. И только теперь госпожа де Пейрак, или, как ее прозвали, Дама с Серебряного озера, заставила меня осмыслить это. Она так красива, так женственна… Меня пленяет ее пылкость, то тепло, что она излучает… Женщина, которую муж может обнять…
Он закашлялся, потому что говорил слишком громко и ледяной воздух обжег ему легкие.
— Поймите меня, ведь вы мой друг, там, в Квебеке, когда я брошу этот камень в их лягушечье болото, меня никто не поймет. Дама с Серебряного озера принадлежит только Пейраку. Она создана для любви… Да, для любви. Она создана для его объятий. И это прекрасно! Это замечательно! Вот что я хочу сказать.
— Друг мой, вы бредите, я не узнаю вас, вы сам не свой.
— Вероятно… А может, наоборот, я как раз на пути к тому, чтобы снова стать самим собой. Ибо наше «я» — пылкое, радостное, чуточку фривольное, а мы, верящие в Бога и в жизнь, мы оставили его далеко позади себя, где-то на повороте юности, под грудой запретов, принуждений и требований, несовместимых с истиной. А вот де Пейрак всегда оставался самим собою. Он неколебим, словно скала, среди гнусностей жизни. Я завидую де Пейраку, и не только потому, что он муж этой женщины. Я завидую ему, ибо он всеща оставался самим собою, — упрямо повторил д'Арребу, — всегда, всю жизнь, даже перед лицом смерти… Да, юность — самый опасный период жизни. В юности иногда сникают под чужим влиянием, с которым невозможно бороться, потому что кажется, будто это влияние — результат нашей собственной воли… Вы все еще подозреваете госпожу де Пейрак в том, что она демон? — спросил он, ожесточенно тыча указательным пальцем в графа де Ломени, стучавшего зубами от холода.
— Нет, я и раньше никогда ее не подозревал. Вспомните, как в Квебеке я протестовал против этих россказней и все меня упрекали, обвиняли в том, что я околдован ею. И вы первый!
— Да, верно, так оно и было, простите меня! Теперь я все понимаю. О Боже! Я совсем окоченел. Вернемся скорее и принесем наши извинения этой очаровательной женщине, ведь мы так жестоко оскорбили ее.
— Испугались, что я больше не стану вас кормить?.. — спросила Анжелика, увидев, что они с видом кающихся грешников стоят за ее спиной.
— «Отброшенные во мрак, оглушенные рыданиями и зубовным скрежетом…» — продекламировал граф де Ломени и с жалкой улыбкой добавил от себя:
— …где от мороза трескаются камни…
К их приходу Анжелика уже успокоилась. Вначале она действительно была глубоко задета и встревожена, но свойственное ей чувство юмора одержало верх, и при мысли, что ее появление в Америке сыграло такую злую шутку с суеверными канадцами, принявшими ее за Демона Акадии, она поймала себя на том, что улыбается. И еще она почувствовала себя несколько отмщенной, когда увидела, в какое замешательство повергнуты полномочные послы монсеньора епископа. Бедный Ломени от смущения был словно на горящих угольях. А вот д'Арребу вроде бы злился… Но отчего?.. От досады, что ему приходится вести переговоры с приспешницей Люцифера, как они там решили, или оттого, что он вынужден играть перед ней роль инквизитора? Поразмыслив, она склонилась к последнему.
Да, за эти прошедшие недели каждый научился уважать себя. А потому, когда она увидела их, сконфуженных, за своей спиной, она решила простить их.
Мальтийский рыцарь объяснил ей, что понимает ее глубокое волнение и просит извинить его за то, что он допустил такую неловкость. Она не правильно поняла их. Они были далеки от мысли подозревать ее в сношениях с потусторонними силами. Они хотели только предупредить ее о том, что говорят в Канаде, предупредить об опасности… Их соотечественники заблуждаются. И они сумеют, когда вернутся в Квебек, переубедить их.
Анжелика в знак прощения протянула ему руку для поцелуя.
— О, она необыкновенная женщина, — говорил потом барон д'Арребу. — Только увидев, как она протягивает руку, я могу поклясться, что ее принимали во всех салонах Парижа и даже при дворе короля.
Анжелика не заметила, что во время ее бурного объяснения с этими знатными канадцами Жоффрей де Пейрак был в зале. Он так же незаметно вышел, как и вошел. Он ждал, что Анжелика сама расскажет ему о столкновении с ними, но она промолчала. Поразмыслив, она решила, что дело не стоит того, чтоб о нем говорить. Пока не стоит! Позднее, быть может, если оно примет такой размах, что будет грозить им какими-то неприятностями… Она боялась, как бы Жоффрей
— ведь речь шла о его жене — не принял бы все это слишком близко к сердцу. С другой стороны, объяснение, которое состоялось у нее с канадцами, закончилось благоприятно — ведь два влиятельных в Канаде человека обещали стать ее надежными союзниками.
Отец Массера не казался настроенным враждебно. Что же касается Кавелье де Ла Саля, то он получил свои деньги, а на остальное ему было абсолютно наплевать — и на демона и на провидение. Для него важно было лишь одно — осуществить свой план. Он был резкий, расчетливый, целиком поглощенный собственными делами, и приходилось только удивляться, как этот холодный, предприимчивый молодой человек мог в течение десяти лет воображать, будто религия — его призвание.
Поскольку Анжелика чувствовала себя в Вапассу среди своих, страх, поначалу охвативший ее, быстро рассеялся. Все это пустяки по сравнению с тем, что пришлось пережить Жоффрею де Пейраку, когда, обвиненный в колдовстве, он должен был бороться один, а власть короля и инквизиции простиралась повсюду, могла проникнуть даже в его собственный дворец.
Свобода! Анжелика начинала лучше понимать смысл этого слова, когда ее взгляд блуждал по заснеженным девственным непокоренным горам. Свободная, независимая земля, и ей наплевать и на права короля Франции, и на права короля Англии.