— Эй, Ирландец!
Я повернулся к плоту. На нем стояла Джо. Должно быть, только что выбралась из озера, потому что вода струйками стекала по ее телу, а волосы прилипли к щекам. Джо была в разъемном купальнике, том же, что и на фотографии, сером в красный горошек.
— Давно не виделись. Ирландец… Так что скажешь?
— Насчет чего? — крикнул я, хотя и так знал ответ.
— Насчет этого! — Она обхватила груди ладонями, сжала. Вода потекла между пальцами.
— Давай, Ирландец! — Она стояла за изголовьем кровати. — Давай, ну же! — Я почувствовал, как она сдергивает с меня простыню, вырывает ее из моих, еще скованных сном пальцев. Я закрыл глаза, но она схватила меня за руку, сунула ее себе между ног. Как только я нашел ее «киску» и начал ее поглаживать, ее пальцы коснулись моей шеи.
— Ты не Джо! — вырвалось у меня. — Кто ты?
Но отвечать было некому. В темноте, под доносящиеся с озера крики гагар, я шел к студии Джо. Не во сне. Я чувствовал телом прохладный ветерок, иногда камешек или сосновая иголка втыкались в мою голую ступню. Комар зажужжал над ухом. Я отогнал его взмахом руки. Из одежды на мне были только шорты, которые спереди едва не рвал вставший дыбом член.
— Что все это значит? — спросил я себя, приближаясь к небольшой, с сарай, студии Джо. Оглянулся и увидел на холме «Сару», не женщину, а бревенчатый коттедж. — Что со мной происходит?
— Все нормально, Майк, — заверила меня Джо.
Она стояла на плоту, наблюдала, как я плыву к ней. Заложила руки за голову, как модель на календаре, выпятив грудь. Как и на фотографии, я видел соски, проступающие через мокрый бюстгальтер. Я плыл в плавках, по-прежнему с вздыбленным членом.
— Все в порядке, Майк, — заверила меня Мэтти в северной спальне, и я открыл глаза.
Она сидела рядом со мной на кровати, гладенькая, в чем мать родила, подсвеченная льющимся в окно лунным светом. Волосы, падающие на плечи. Маленькие, с чашку, груди, но большие соски. Между ног, там, где пребывала моя рука, островок бархатистых светлых волос. Тело ее купалась в тенях, словно в крыльях мотыльков, словно в лепестках роз. Меня отчаянно влекло к ней. Я видел в ней приз, который, я это знал, никогда бы не сумел выиграть на ярмарке, в соревнованиях по стрельбе или бросанию колец. Такой приз обычно держат на верхней полке. Она сунула руку под простыню, положила на то место, где едва не рвались трусы.
Все нормально, это всего лишь деревенские танцульки, сообщил мне голос НЛО, когда я поднимался по ступенькам, ведущим в студию Джо. Я остановился, нагнулся, достал из-под коврика ключ.
Я вылез на плот, мокрый, с торчащим колом членом. Есть ли более комичное зрелище, подумал я, чем мужчина, у которого все встало? Джо ждала меня в мокром купальнике. Я уложил Мэтти рядом с собой. Я открыл дверь в студию Джо. Все это происходило одновременно, одно переплеталось с другим, словно скрученные нити веревки или пояса. На плоту с Джо я точно пребывал во сне, в студии Джо, войдя, в которую, я прямиком направился к моей старой зеленой «Ай-би-эм», — вроде бы совсем и не спал. Происходящее с Мэтти находилось где-то посередине.
На плоту Джо сказала мне: «Делай что хочешь».
В северной спальне Мэтти сказала мне: «Делай что хочешь».
В студии говорить было некому. Там я и так знал, чего хотел.
На плоту я наклонил голову к груди Джо и засосал в рот покрытый тканью сосок. Рот наполнился вкусом мокрой ткани и озерной воды. Она потянулась к торчащему члену, но я шлепнул ее по руке. Если б она меня коснулась, я бы тут же кончил. Я все сосал и сосал, вытягивая из купальника капли воды, обхватив руками ее ягодицы. Сначала поглаживал их, потом сдернул с нее трусики. А когда они упали на доски плота, она отступила на шаг и опустилась на колени. Я последовал ее примеру, по ходу освободившись от плавок и бросив их на ее трусики от купальника. Мы стояли лицом к лицу, я — голый, она — в одном бюстгальтере.
— Что за мужик, с которым ты приходила на игру? — выдохнул я. — Кто он, Джо?
— Никто, Ирландец. Еще один мешок с костями.
Она рассмеялась, откинулась назад, не сводя с меня глаза. Ее пупок напоминал маленькую черную чашку. В ее позе было что-то змеиное.
— Внизу нет ничего, кроме смерти, — прошептала она, и ее холодные руки с мертвенно-бледными пальцами коснулись моих щек.
Она повернула мою голову, наклонила так, чтобы я смотрел в озеро. Под водой я увидел бесформенные тела, которые проносило мимо глубинным течением. Залитые водой глаза. Объеденные рыбами носы. Языки, болтающиеся между губ, словно водоросли. У некоторых под прозрачной кожей в животе перекатывались кишки. От других остался только скелет. Но даже это жуткое зрелище не остудило моего желания. Я вырвал голову из ее рук, разложил Джо на досках и наконец с силой вогнал мой меч в ее ножны. По самую рукоятку. Ее посеребренные лунным светом глаза смотрели на меня, сквозь меня, и я заметил, что один зрачок больше другого. Именно так выглядели ее глаза на телевизионном мониторе, когда я опознавал ее в морге Дерри. Она умерла! Она умерла и я трахал ее труп! Но даже это не остановило меня.
— Кто он? — кричал я, долбя и долбя холодную плоть, что лежала на досках плота. — Кто он, Джо? Ради Бога, скажи мне, кто он?
В северной спальне я затянул Мэтти на себя, млея от прикосновений ее маленьких грудей, ее длинных ног. Потом перекатил ее на другую половину кровати. Почувствовал, как она потянулась к моему члену, и хлопнул ее по руке: если бы она коснулась меня, я бы тут же кончил.
— Раздвинь ноги, скорее, — приказал я, и она подчинилась. Я закрыл глаза, отключая окружающий мир, сосредоточиваясь только на ней. Подался вперед и вниз, остановился. Рукой чуть поправил разбухший донельзя пенис, и он вошел в нее, как входит палец в обшитую шелком перчатку. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, потом коснулась рукой моей щеки, повернула мне голову.
— Тут нет ничего, кроме смерти, — она словно объясняла очевидное.
В окно я увидел Пятую авеню, квартал между Пятнадцатой и Шестнадцатой улицами, все эти роскошные магазины «Биджен» и «Болли», «Шффани» и «Бергдорф», «Стубен гласе». По тротуару вышагивал Гарольд Обловски, с юга на север, помахивая брифкейсом из свиной кожи (тем самым, что мы с Джо подарили ему на Рождество, за восемь месяцев до ее смерти). Рядом с ним шла Пола, его роскошная фигуристая секретарша, держа в руке пакет из «Барнс и Ноубл» [81] . Только фигура исчезла. От Нолы остался скалящийся скелет в костюме от Донны Каран [82] и туфельках из крокодильей кожи. И ручки пакета сжимали не холеные пальцы, а белые кости. Улыбка Гарольда, стандартная улыбка литературного агента, превратилась в непристойный оскал. Его любимый костюм — темно-серый, двубортный — болтался на нем как парус на ветру. Вокруг него, по обоим тротуарам, я видел только живые трупы. Мумии мамаш несли трупы детей на руках или катили их в дорогих колясках. Зомби-швейцары стояли у подъездов, скелеты подростков катили на скейтбордах. Высокий негр (я понял, что он негр, по нескольким полоскам кожи, прилипшим к черепу) вел на поводке скелет собаки. У водителей такси провалились глаза. Из окон проезжающих мимо автобусов на меня смотрели черепа, все ухмылялись, совсем как Гарольд, словно спрашивая: «Эй, как ты, как твоя жена, как дети, как пишется в последнее время?» Уличные продавцы орешков арахиса разлагались на ходу. Однако ничто не могло отвлечь меня. Я сгорал от желания. Подсунул руки под ее ягодицы, приподнял ее, вцепился зубами в простыню (с удивлением увидел, что она расписана синими розами), и стал стягивать с матраца, не выпуская изо рта, потому что боялся, что иначе начну кусать ей шею, плечо, грудь, всюду, куда только дотянусь зубами.