Темнота благоприятствовала нам. Под ее дружеским покровом мы могли незаметно подкрасться к дому, тогда как в лунную ночь нам грозила бы опасность, что нас обнаружат.
Я считал это изменение погоды не дурным знаком, а залогом успеха.
В воздухе чувствовалось приближение грозы. Но к чему нам хорошая погода? Пусть будет ливень, буря, ураган — что угодно, только не ясная ночь!
Когда мы добрались до плантации Безансонов, было не очень поздно, полночь еще не наступила. Мы мчались во весь опор, чтобы поспеть на место до того, как в доме Гайара все улягутся спать. Мы надеялись, что найдем способ дать о себе знать Авроре через невольников. Я знал одного из них. Когда я жил в Бринджерсе, я оказал ему небольшую услугу. Он доверял мне настолько, что я мог его подкупить. Он нам поможет, лишь бы удалось его найти.
На плантации Безансонов царило безмолвие. Большой дом, казалось, опустел. Нигде не видно было света: только слабый огонек мерцал вдалеке, в окне надсмотрщика. В негритянском поселке стояла тишина, из мрака не доносилось обычного в этот час говора. Те, чьи голоса еще так недавно звучали у хижин, были теперь далеко. Их дома опустели. Песни, шутки и веселый смех умолкли; только вой брошенных хозяевами собак нарушал ночную тишину.
Мы молча проехали мимо ворот, пристально всматриваясь в дорогу перед нами. Мы двигались вперед с величайшей осторожностью. Здесь мы могли встретить того, кого больше всего опасались, — надсмотрщика, работорговца, а может быть, и самого Гайара. Даже встреча с кем-нибудь из его невольников могла расстроить все наши планы. Я так боялся подобной встречи, что, если бы не глубокий мрак, свернул бы с дороги и выбрал какую-нибудь знакомую тропинку в лесу. Но тьма стояла такая, что, пробираясь по тропинке, мы потеряли бы много времени. Поэтому мы пока держались дороги, думая свернуть с нее, когда подъедем к плантации Гайара.
Между двумя плантациями шла проселочная дорога, по которой возили дрова из леса. На нее я и собирался свернуть. Здесь нам вряд ли кто-нибудь встретится, а лошадей мы спрячем под деревьями, недалеко от полей сахарного тростника, В такую ночь даже негритянские охотники за енотами не рискнут отправиться в лес. Тихонько продвигаясь вперед, мы уже собирались свернуть на эту дорогу, как вдруг услышали впереди голоса.
Мы натянули поводья и прислушались. Голоса были мужские и становились все громче — значит, люди приближались к нам. Они двигались от поселка. По стуку копыт мы поняли, что они едут верхом, — следовательно, это белые.
На обочине рос громадный тополь. С его ветвей почти до самой земли свешивались длинные кисти испанского мха. Дерево могло служить прекрасным убежищем, и мы едва успели скрыться под его ветвями со своими лошадьми, как всадники поравнялись с нами.
Хотя было очень темно, мы разглядели их, когда они проезжали мимо нас. Их было двое: силуэты четко выделялись на желтоватой поверхности реки. Если бы они ехали молча, мы, быть может, не узнали бы, кто они, но голоса их выдали. Это были Ларкин и работорговец.
— Отлично! — прошептал д'Отвиль, когда мы их узнали. — Они выехали от Гайара и направляются домой, в поместье Безансонов.
То же самое подумал и я. Они, видимо, возвращались домой: надсмотрщик — на плантацию Безансонов, а работорговец — к себе; я знал, что он живет ниже, у реки. Теперь я вспомнил, что нередко видел этого человека в обществе Гайара.
Эта мысль пришла мне в голову одновременно с д'Отвилем. Но откуда он знал? Должно быть, он не раз бывал в здешних местах.
Однако я не мог сейчас раздумывать или задавать ему вопросы. Все мое внимание сосредоточилось на разговоре этих двух негодяев, ибо, несомненно, оба были негодяями. Они, видимо, были в прекрасном настроении и громко хохотали, обмениваясь грубыми шутками. Надо думать, их грязную работу щедро оплатили.
— Ну, Билл, — сказал работорговец, — в жизни своей я не платил таких бешеных денег за негра!
— Черт подери! Ишь, старый греховодник! Дорого же обошлась ему новая игрушка! Он обычно не любит раскошеливаться. Проклятый скряга!
— А ведь красотка хороша, что говорить! На нее не жалко денег, если у человека водятся лишние доллары. Такую аппетитную штучку не найдешь во всей Луизиане. Я бы и сам не прочь…
— Ха-ха-ха! — громко захохотал надсмотрщик. — Ну что ж, попробуй, если есть охота, — добавил он многозначительно.
— Сознайся, Билл, только без уверток: может, ты и сам уже пытался?..
— Сказать по правде — нет, не пришлось. Уж я бы сумел, если бы взялся за дело. Да только я слишком мало пробыл на плантации. К тому же она чертовски задирает нос, гордится своей ученостью и прочим и думает, что она не хуже белой. Сдается мне, что старая лисица быстро собьет с нее спесь. Девочка немножко побудет с ним — и тогда будет рада погулять в лесу с каждым, кто ее позовет. Тут уж мы не упустим своего, будь покоен!
Работорговец что-то пробормотал в ответ, но они уже отъехали довольно далеко, и мы не расслышали продолжения их разговора. Как ни нелепа была эта болтовня, все же она причинила мне новую боль и еще усилила мое желание скорее спасти Аврору от грозившей ей жестокой участи.
Я подал знак своему спутнику, и мы выехали из-под дерева, а через несколько минут уже свернули на дорогу, ведущую в лес.
По этой дороге нам пришлось ехать очень медленно. На ней не было белой пыли, которая указывала бы нам путь. Мы чуть ли не ощупью пробирались между извилистыми изгородями. Лошади спотыкались в глубоких колеях, оставленных тяжелыми возами, и мы насилу заставляли их идти вперед. Мой спутник, казалось, ориентировался лучше меня: он так уверенно правил лошадью, словно дорога была ему хорошо знакома, или же он был еще безрассуднее, чем я. Я удивлялся ему, но ничего не говорил.
После получаса очень тяжелой езды мы добрались до конца изгороди; дальше начинался лес. Еще сотня ярдов — и мы въехали под высокие деревья, где остановились передохнуть и посоветоваться, что делать дальше. Я вспомнил, что видел поблизости густые заросли папайи.
— Хорошо бы найти их и привязать там лошадей, — сказал я моему спутнику.
— Ну что ж, это совсем нетрудно, — ответил он, — хотя и необязательно искать чащу. Сейчас так темно, что можно не прятать лошадей… Впрочем, нет! Смотрите!
Яркая голубая вспышка озарила темный небосвод. Она осветила черную глубину леса, и мы ясно увидели стволы и ветви обступивших нас могучих деревьев. Несколько мгновений этот свет трепетал, словно гаснущая лампа, и вдруг потух, после чего окружавший нас мрак стал как будто еще гуще.
Но за вспышкой не последовало грома — это была беззвучная зарница. Вслед за ней, однако, послышался гомон диких обитателей леса. Свет разбудил белоголового орлана, взобравшегося на вершину высокого тюльпанного дерева, и его дикий смех резко прозвучал в ночной тиши. Он разбудил и жителей болот — уток, кроншнепов и больших голубых цапель, которые закричали все разом. Не спавший филин заухал еще громче, упорно повторяя все ту же ноту, а из глубины леса послышался вой волка и более резкий крик кугуара.