Она поспешно пересадила его в кресло, потом покатила к окну, но он затряс головой.
— Это ненадолго, — сказал он, — но чрезвычайно важно.
— Это связано с книгой?
— Это и есть книга. Тихо. Не говорите со мной.
Даже не посмотрев в сторону машинки — он никогда не печатал на машинке рабочие заметки, — Пол схватил шариковую ручку и принялся покрывать лист бумаги каракулями, которые, кроме него, пожалуй, никто не смог бы разобрать.
Они родственницы. Оба раза пчелы, укус подействовал одинаково, т. к. близкое родство. Мизери сирота. Что отсюда? Мол. Ивлин-Хайд ее сестра! М. б., только по матери. Так, наверное, лучше. Кто первый поймет? Шинни? Нет. Шинни разиня. М-с Р. Едет к матери Шарл. И-Х. и
Идея, ошеломившая его, была настолько удачна — по крайней мере с точки зрения сюжета, — что он вытаращился в потолок разинув рот.
— Пол? — нетерпеливо окликнула его Энни.
— Она знала, — прошептал Пол. — Ну конечно, знала. По крайней мере сильно подозревала. Но… Он снова склонился над заметками.
Она — м-с Р. — сразу поняла, что м-с И.-Х. должна знать, что М. сестра ее дочери. Волосок и т. п. Помнить: мать И.-Х. станет центр. персон. Надо выписать характер. М-с Р. нач. понимать, что м-с И.-Х. могла знать даже то, что Мизери похоронена живой! Блеск! Напр., старуха догадалась, что Мизери — плод ее давнего похождения и
Он отложил ручку, внимательно посмотрел на бумагу, снова взял ручку и нацарапал еще несколько строк.
Три необх, пункта.
1. Реакция м-с И.-Х. на подозрения м-с Р.?
Ярость или дикий страх. Страх лучше, но Э. У. больше понравится ярость. Ладно, ярость.
2. Роль Йена.
3. Потеря памяти у Мизери?
Да, еще Мизери узнает, что ее мать жила с мыслью о том, что не одна, а две ее дочери похоронены заживо, и молчала?
Почему бы нет?
— Теперь, если хотите, можете опять уложить меня, — сказал Пол. — Извините, если я орал как сумасшедший. Я был просто очень возбужден.
— Все в порядке. Пол. — В ее голосе еще звучал страх.
С того дня работа пошла без сучка без задоринки. Энни права: новый роман выходил значительно более мрачным, чем предыдущие книги о Мизери. Первая глава не была случайностью, она оказалась предвестницей дальнейших ужасов. Но зато сюжет получился более богатым, чем во всех книгах о Мизери, за исключением первой, и характеры персонажей стали более выпуклыми. Последние три романа были не более чем нагромождением придуманных приключений с небольшими пикантными вкраплениями, чтобы потрафить дамам. Эта же книга, как он начинал понимать, представляла собой готический роман и, следовательно, держалась больше на развитии сюжета, чем на занимательности положений. Этот роман постоянно держал его в напряжении. Вопрос «Ты можешь?» стоял перед ним не только в начале повествования. Впервые за многие годы он вставал едва ли не каждый день… и Пол убеждался, что может.
А потом пошел дождь и все изменилось.
13
С восьмого по четырнадцатое апреля стояла прекрасная погода. Небо было безоблачным, ярко светило солнце, и температура иногда поднималась до шестидесяти пяти. [23] В поле за аккуратно выкрашенным сараем Энни появились коричневые пятна. Пол с головой уходил в работу и старался не думать о машине, которая уже давным-давно должна была быть обнаружена. Работа его не страдала, зато страдало расположение духа; он все сильнее ощущал, что находится в герметичной камере и дышит сильно наэлектризованным воздухом. Каждый раз, когда мысль о «камаро» забредала к нему в голову, он тут же вызывал Умственную Полицию, которая заковывала нежелательную мысль в наручники и ножные кандалы и уводила. Однако быстро выяснилось, что эта тварь знала способ бежать из тюрьмы и время от времени возвращалась.
Однажды ему приснилось, что вернулся мистер Городская Шишка. Он вылез из своего ухоженного «шевроле», держа в одной руке обломок бампера «камаро», а в другой — рулевое колесо.
— Это все ваше? — спросил он Энни.
При пробуждении настроение у него было ниже среднего.
Зато Энни, напротив, никогда прежде не бывала в таком добром расположении духа, как в эту солнечную неделю. Она убирала дом; готовила праздничные обеды (правда, пища, приготовленная ею, неизменно отдавала чем-то казенным, словно многолетняя привычка к больничным кафетериям погубила все кулинарные таланты, которые, возможно, когда-то у нее имелись); каждый день после обеда она сажала Пола в кресло, укутывала его большим синим пледом, надевала ему на голову охотничье кепи и вывозила на крыльцо.
В этих случаях он брал с собой Моэма, но читал мало — слишком огромным было впечатление от того, что он вновь находился под открытым небом. По большей части он просто сидел, вдыхал сладкий прохладный воздух, так отличавшийся от спертого, пропитанного нездоровыми запахами воздуха спальни, прислушивался к звону капели и наблюдал, как медленно движутся по все еще заснеженному полю тени облаков. Эти ощущения были, пожалуй, лучшими.
Энни часто напевала неплохо поставленным и все-таки каким-то немузыкальным голосом. Она хихикала, как ребенок, над шутками из телевизионных шоу, особенно когда шутки были слегка рискованными (у WKRP таких шуток большинство). Она неустанно вписывала в рукопись буквы «н», пока Пол трудился над девятой и десятой главами.
Утро пятнадцатого выдалось ветреным и пасмурным, и Энни переменилась. Возможно, потому, подумал Пол, что барометр начал падать. Это объяснение годилось не хуже любого другого.
Она явилась к нему с лекарством только в девять часов, и к тому времени он уже настолько нуждался в новриле, что начал подумывать о том, чтобы прибегнуть к неприкосновенному запасу. Завтрака не было. Одни капсулы. Когда она пришла, на ней все еще был розовый ночной халат. Дурные предчувствия усилились, когда он заметил на ее лице и руках красные пятна, похожие на рубцы. Халат Энни был забрызган какой-то едой, и она удосужилась надеть шлепанец лишь на одну ногу. Шух-шлеп — так звучали ее шаги. Шух-шлеп, шух-шлеп, шух-шлеп. Нечесаные локоны свисали вдоль щек. Глаза — тусклые.
— Вот.
Она швырнула ему капсулы. Ладони ее также были перемазаны какой-то липкой гадостью.
Красная гадость, коричневая, липкая белая гадость. Пол представления не имел, что это может быть. Капсулы стукнулись о его грудь и скатились к бедру. Она повернулась к двери. Шух-шлеп, шух-шлеп, шух-шлеп.