Она показала ему крысоловку:
— Они приходят в погреб во время дождя. — Умирающая крыса тихонько пищала и ловила ртом воздух. Ее черные глаза, куда более живые, чем глаза ее мучительницы, бегали по сторонам. — Я ставлю ловушки. Приходится. Мажу их салом. Каждый раз ловлю восемь-девять штук. Бывает, я еще нахожу…
И она отключилась. Отключилась и сидела, как восковая фигура с крысой в руке, почти три минуты — классический пример кататонии. Пол смотрел на нее, смотрел на пищащую и старающуюся освободиться крысу и уже не сомневался, что хуже быть не может. Нереально. Настолько хреново, что нереально.
Наконец, когда Полу уже стало казаться, что Энни отплыла в море забвения навсегда, без прощального салюта, та заговорила — так, словно и не прерывалась:
— …в углах утонувших крыс. Бедные.
Она посмотрела на крысу и уронила слезу на ее пушистую шкурку:
— Бедные, бедные создания.
Она обхватила тельце крысы сильной рукой, а другой рукой отвела назад пружину. Крыса била хвостом и вертела головой, стараясь укусить. Писк ее стал еще более пронзительным и нестерпимым. Пол зажал ладонью дергающиеся губы.
— Как у нее бьется сердце! Как она старается вырваться! И мы — так же, Пол. Точно так же и мы. Мы думаем, что очень много знаем, а на самом деле мы знаем не больше, чем крыса, попавшая в ловушку, крыса с переломанной спиной, которая думает, что все еще хочет жить.
Кулак ее сжался. В глазах стояло то же пустое, отсутствующее выражение. Пол захотел отвести взгляд и не смог. На ее руке выступили жилы. Изо рта крысы вытекла тоненькая струйка крови. Пол услышал треск ломающихся костей, а затем толстые пальцы Энни впились в тело крысы до сгибов первого сустава. Кровь растеклась по полу. Тускнеющие глаза зверька выпучились.
Энни отшвырнула крысу в угол и рассеянно вытерла ладонь о простыню, оставив на ней длинные красные полосы.
— Теперь она успокоилась. — Энни пожала плечами и рассмеялась. — Пол, я принесу ружье, хорошо? Возможно, следующий мир будет лучше. И для крыс, и для людей — разница между теми и другими не так уж велика.
— Нет, я еще не закончил, — произнес он, стараясь тщательно выговаривать каждое слово. Это оказалось нелегко, потому что чувствовал он себя так, словно набрал полный рот новокаина. Ему приходилось видеть ее в скверные минуты, но он еще не видел ничего подобного; интересно, подумал он, а бывали ли у нее вообще такие скверные минуты? Значит, вот так выглядит депрессия, когда люди убивают всех родных, затем себя; в таком вот состоянии женщина одевает детей в нарядные платья, ведет их на улицу за мороженым, доходит до ближайшего моста, сажает обоих на руки и прыгает с ними через парапет. Депрессия приводит к самоубийству. При психозе человек с непомерно раздутым «я» желает оказать услугу всем, кто оказывается рядом, и забирает их с собой.
Я еще ни разу в жизни не был на пороге смерти, а сейчас подошел, подумал он, потому что она говорит всерьез. Эта сука говорит всерьез.
— Мизери означает страдание? — спросила она почти так, как будто никогда прежде не слышала этого слова, — и все-таки разве не показались на мгновение искорки в ее глазах? Пол решил, что так оно и было.
— Да. Мизери — страдание, невзгода. — Он отчаянно думал над тем, что говорить дальше. Любое продолжение казалось опасным. — Я согласен, что наш мир по большей части довольно мерзок, — сказал он и глупо добавил:
— Особенно когда идет дождь.
Что ты болтаешь, идиот!
— Я хочу сказать, что в последнее время очень много страдал от боли и…
— Пол. — Она взглянула на него с видом печального, отрешенного удовлетворения. — Вы не знаете, что такое боль. Вы, Пол, и вообразить не в силах, что это такое.
— Да… Наверное, не знаю. По сравнению с вами.
— Это верно.
— Но… Я хочу закончить книгу. Хочу увидеть, как там все обернется. — Он помолчал. — И я хочу, чтобы вы тоже увидели. Писателю незачем писать, если его работу некому прочесть. Вы понимаете, о чем я?
— Да… — вздохнула она. — Я хочу знать, что там будет. Мне кажется, это единственное, чего я еще хочу в этом мире. — Медленно, явно не сознавая, что делает, она поднесла пальцы ко рту и принялась слизывать с них крысиную кровь. Пол сжал зубы, мрачно твердя себе, что его не вырвет, не вырвет, не вырвет. — Это как в детстве — ждешь, чем кончится киносериал.
Внезапно Энни повернулась к нему. Кровь на губах была очень похожа на помаду.
— Позвольте мне повторить предложение, Пол. Я могу принести ружье. Могу положить конец всему для нас обоих. Вы неглупый человек. Вы знаете, что я ни за что не позволю вам покинуть этот дом. Вы ведь об этом давно знаете, верно?
Не отводи глаза. Если она заметит, что ты отводишь глаза, она убьет тебя.
— Да. Но все когда-нибудь кончается, правда, Энни? В конце концов мы все уходим.
Призрак улыбки в уголках рта; короткое, почти нежное прикосновение к его щеке.
— Полагаю, вы думаете о побеге. Я уверена, крыса в ловушке тоже об этом думает — на свой лад. Но вы не убежите, Пол. Может, вы бы и убежали, если бы действие происходило в одном из ваших романов. Но мы не в романе. Я не могу вас отпустить… но могу уйти с вами.
Внезапно ему захотелось сказать: Ладно, Энни, давайте кончать все это. Но необходимость жить и воля к жизни — а в нем оставалось немало и того, и другого — восстали и подавили секундную слабость. Да, слабость — вот что это было. Слабость и трусость. К счастью или к несчастью, у него не было душевной болезни, которая побуждала бы его сдаться.
— Благодарю вас, — сказал он, — но я хочу окончить начатое.
Она со вздохом поднялась:
— Хорошо. Наверное, я должна была знать, что вы так решите: ведь, как видно, я приносила вам лекарство, хотя сама этого не помню. — Она хихикнула — издала короткий безумный смешок, но лицо ее оставалось расслабленным, как будто она была чревовещательницей. — Мне надо уехать на какое-то время. Если я не уеду, тогда ваши или мои желания не будут иметь значения. Потому что я кое-что делаю. У меня есть одно место, куда я езжу, когда чувствую себя так. Одно место в горах. Пол, вы когда-нибудь читали «Сказки дядюшки Римуса»? [27]
Он кивнул.
— Помните, как Братец Кролик рассказывает Братцу Лису про Место для Смеха?
— Да.