По комнате слоями плавал сизый дым – поскольку все трое усердно предавались новомодной и редкостной забаве, завезенной с той стороны океана известным путешественником Жаном Нико. Заключалась она в том, что высушенные листья американского растения, в честь знаменитого мореплавателя названного травой никотианой, набивались в трубку с чашечкой на конце и поджигались тлеющим угольком, после чего смельчак втягивал дым в глотку и даже в легкие, а потом извергал его назад, словно дракон из старинных рыцарских романов. Многие считали эту забаву богомерзкой, и широкого распространения она пока что не получила, но д’Артаньян, считавший своим долгом незамедлительно перенимать все столичные новшества, уже начал ей обучаться, и с таким успехом, что почти даже не кашлял, заглатывая никотиановый дым. Именно он, что признавалось честной компанией, сделал недавно интересное открытие – подметил, что желание втянуть в себя дым горящей никотианы особенно возрастает после пары бутылок доброго вина. Шевалье де Пютанж, некогда посещавший основанный Сорбонном университет, советовал даже сочинить об этом открытии ученый мемуар и предъявить его профессорам, но у них как-то не доходили руки, и открытие пока что оставалось неизвестным университетскому миру Европы…
Д’Артаньян, не теряя времени, громко потребовал от слуги именуемый с чьей-то легкой руки "курительной трубкой" предмет, удобно расселся в свободном кресле и принялся выпускать дым в потолок с несомненно возросшим мастерством.
– Что Пишегрю? – спросил он непринужденно.
– Сейчас придет, – кратко ответил де Пютанж.
Д’Артаньян присмотрелся к компании и отметил, что сегодня все трое выглядят особенно напряженными и сосредоточенными, словно охваченными некоей общей заботой. Обдумать эти наблюдения он не успел – распахнулась ведущая в соседнюю комнату дверь и влетел Пишегрю, гораздо более суетливый и возбужденный, чем обычно, словно охваченная приступом бешенства капелька "живого серебра" [13] . Под распахнувшимся плащом у него д’Артаньян заметил, кроме шпаги, еще и внушительный охотничий нож с рукоятью из оленьего рога.
– Хорошо, что вы наконец пришли, други мои, – сказал он отрывисто. – Отойдемте в уголок…
Д’Артаньян, отложив дымящее курительное приспособление, последовал за ним в дальний угол комнаты.
– Кажется, нам, наконец, крупно повезло, д’Артаньян, – сказал Пишегрю лихорадочным шепотом. – Посмотрите туда…
Он на два пальца приоткрыл дверь, из которой выбежал, и гасконец приник к ней глазом.
В соседней комнате катались по столу кости и позвякивало золото. Двоих из четырех д’Артаньян прекрасно знал – повесы из их компании, а вот другие были решительно незнакомы. Один выглядел совершенно незначительным, а вот другой казался человеком незаурядным: лет тридцати, белокурый, с орлиным носом и решительным подбородком. Оба были одеты, как богатые дворяне, но было в них что-то неуловимо чужеземное.
– Т-с, не мешайте! – прошептал Пишегрю, когда д’Артаньян чересчур широко приоткрыл дверь. Оттащил гасконца назад в угол и тихонечко продолжал: – Вы слышали, что в Париж прибыли английские послы во главе с милордом Бекингэмом, которые будут сопровождать в Англию принцессу Генриетту Марию, невесту Карла Первого?
– Ну разумеется. По-моему, весь Париж уже об этом знает.
– Эти двое – из посольской свиты. Оба набиты золотом, словно маковая головка – зернышками. Англичане, люди подозрительные, боятся, что их обворуют в гостинице, и таскают все свои денежки с собой. Клянусь пресвятой девой, у них с собой не менее чем по тысяче пистолей на брата – по всему видно, собрались повеселиться в Париже на славу. Но играют они по маленькой, так, что смотреть нет никакой возможности… Вы слышите, д’Артаньян? Две тысячи пистолей на семерых… А то и на четверых – я намерен под каким-нибудь предлогом отослать эту троицу, – он кивнул в сторону троих курильщиков. – Все равно от них мало толку, да и делить две тысячи на четверых гораздо проще, чем на семерых, – это ясно для любого, кто освоил азы математики…
– Вы уверены, что нам удастся выиграть все?
– Вовсе нет, – уныло поведал Пишегрю. – Я же говорю, что они играют по маленькой, скупердяи чертовы, ни настоящего азарта, ни удвоения ставок… Тоска берет! При самом удачном финале у них удастся выудить сотню пистолей, не более…
– Тогда я вас не понимаю…
– Да бросьте вы, д’Артаньян! – лихорадочно зашептал Пишегрю. – Что тут понимать? Четверо решительных людей на многое способны. Мы с вами находимся, слава богу, довольно далеко от Дворца правосудия…
Тут только до д’Артаньяна начал понемногу доходить смысл задуманного маркизом. К чести нашего гасконца стоит сказать, что все его существо решительно возмутилось против такого.
– Черт возьми, Пишегрю! – сказал он решительно. – Вы что, предлагаете их вульгарным образом ограбить?
– По совести говоря, я первоначально предполагал этим и ограничиться, – признался Пишегрю, щуря глаза. – Но потом хорошенько поразмыслил… Они не просто заезжие путешественники, а дворяне из посольства, побегут с жалобами, непременно будет наряжено следствие, не дай господи, дойдет до короля…
– Но тогда я решительно перестаю вас понимать…
– Да бросьте вы, д’Артаньян! – сказал Пишегрю, с многозначительным видом тыкая его в бок. – Что тут непонятного? Надо взять у них денежки – и сделать так, чтобы они никогда и никому не пожаловались на этом свете…
Д’Артаньян стоял, как громом пораженный.
– Черт бы вас побрал, Пишегрю! – выдавил он наконец. – Не только ограбление, но еще и…
– Д’Артаньян, не стройте из себя невинного дитятю! Подумаешь, эка невидаль! Говорю вам, две тысячи пистолей на четверых! Я все обдумал, целую ночь сидел… Этот дом построили лет триста назад, и уже в те времена он играл примерно ту же роль, что и сейчас. В нижнем этаже и подвале найдется немало потайных уголков, где можно надежно спрятать… так, что до Страшного суда никто не найдет. Хозяин как-то проговорился мне под жутким секретом, что за эти триста лет в нашем гостеприимном домике не раз случалось подобное – и ни разу правда так и не всплыла на свет… Конечно, придется кое-чем поделиться с хозяином и парочкой слуг…
Д’Артаньян с неудовольствием сказал:
– Хорошенькие разговоры вы ведете в доме, где из окон фасада отчетливо видны и Гревская площадь, и Шатле…
Пишегрю хмыкнул с ухарским видом:
– То-то и оно, любезный друг, то-то и оно! Темнее всего под пламенем свечи! Подождите минутку…
Он проворно отбежал и принялся что-то шептать на ухо сидевшим за столом, порхал вокруг них с видом заправского демона-искусителя. Не прошло и минуты, как все трое вскочили, отложили трубки и почти бегом покинули комнату.