– Сработало, – удовлетворенно хохотнул Пишегрю, возвращаясь к д’Артаньяну. – Я им сказал, что в "Крашеной бороде" только что остановился набитый луидорами парламентский советник из Бордо, ярый любитель карт и костей, всякий раз оставляющий в Париже решительно все денежки… Вот они и кинулись сломя голову, чтобы никто не опередил… Теперь нас только четверо, – сказал он, распахнул плащ и с решительным лицом проверил, легко ли выходит из ножен охотничий нож. – Две тысячи пистолей, а то и больше… Лучше всего, если те наши друзья там, в комнате, затеют с ними ссору, а мы чуть погодя ворвемся и уладим все быстренько…
– Нет уж, – твердо сказал д’Артаньян. – В таком деле на меня не рассчитывайте.
– Черт вас побери, д’Артаньян, с ума вы сошли? Две тысячи пистолей! И потом – это же англичане, проклятые еретики, за которых доброму католику непременно простится сорок грехов!
– Избавьте меня от ваших планов, – сказал д’Артаньян. – Конечно, я чувствую себя неловко оттого, что мне уже восемнадцать лет, а я до сих пор не убил ни одного англичанина…
– Вот видите! Где вы еще, прах и преисподняя, отыщете такой случай? Судьба нам сама посылает…
– Боюсь, любезный маркиз, мы плохо понимаем друг друга, – сказал д’Артаньян с непреклонной решимостью. – Я имел в виду войну или дуэль. Ни за что в жизни не стану подло убивать людей, пусть даже англичан, ради пригоршни пистолей!
– Бросьте шутить, д’Артаньян! Время совершенно неподходящее. Я к вам давно присматриваюсь, отваги у вас хватит на троих, а шпагой вы владеете, как сам дьявол…
– Не спорю. Но разбойничьим ножом пользоваться не умею. И не собираюсь учиться.
– Но, д’Артаньян…
– Я, кажется, выразился достаточно ясно? – спросил гасконец с ледяным презрением. – Боже, как вы, оказывается, мелки и гнусны, Пишегрю, а я-то был к вам расположен…
– Ах вы, молокосос! – вспылил Пишегрю. – Да я вас…
Д’Артаньян отступил на шаг и положил руку на эфес шпаги:
– Ну что же, в эту игру я умею играть… Доставайте шпагу, вы, негодяй!
Пишегрю разрывался меж д’Артаньяном и соседней комнатой, в которой послышались громкие, возбужденные голоса. Он торопливо замахал руками, отшатнувшись, – маркиз, как давно убедился д’Артаньян, был мужества невеликого.
– Друг мой, друг мой, опомнитесь! – плаксивым голосом воскликнул Пишегрю. – Умоляю, простите, если я сказал что-то неподобающее… Я все же надеюсь убедить вас…
В соседней комнате с грохотом упало кресло. Пишегрю распахнул дверь и кинулся туда. Д’Артаньян несколько замешкался.
– Это черт знает что такое! – кричал с английским выговором обладатель решительного подбородка. – Ваши кости залиты свинцом! Вы, сударь, определенно из тех, кто не надеется на фортуну и пытается ее подправить собственными усилиями… Я достаточно ясно выразился, надеюсь?
– Сударь, вы меня оскорбили, причем смертельно! – орал в ответ метавший кости шевалье де Эскоман (для коего такие оскорбления, по слухам, были делом чуть ли не обыденным). – И вы мне за это ответите!
– Охотно. Где наши шпаги, Блеквуд?
– В соседней комнате, милорд… – испуганно ответил его спутник.
– Были! – зловеще хихикая, сказал Пишегрю и, во мгновение ока схватив обе стоявших в углу шпаги, выкинул их в окно, где они жалобно зазвенели на брусчатке. – Мы вам сейчас покажем, английские еретики, как оскорблять честных людей!
И он выхватил из ножен – нет, не шпагу, а охотничий нож, широкий, с загнутым концом. Де Эскоман и его напарник проворно выхватили шпаги.
– Ах, вот так? – взревел высокий англичанин. – Значит, это не только притон, но еще и логово убийц? Блеквуд, хватайте кресло! Будем, черт побери, продавать наши шкуры подороже!
Однако от его спутника не было особого толку – он испуганно отпрянул в угол с видом записного труса, бормоча:
– Попробуем как-то договориться, быть может? – и, внезапно ринувшись к распахнутому окну, что есть мочи заорал, перевесившись через широкий подоконник: – К оружию! Убивают! Грабят! Дозор сюда, кликните дозор! Здесь убивают дворян из английского посольства!
Де Эскоман втащил его назад за ворот камзола, но на улице уже начался неизбежный в таких случаях переполох – сбегались зеваки, громко перекликаясь меж собой, а люди более степенные и законопослушные подхватили призыв англичанина, во всю глотку кликая дозор. Ясно было, что замыслы Пишегрю провалились.
Д’Артаньян, однако, ринулся в комнату, руководствуясь не стремлением примкнуть к победителям, то есть к полицейским стражникам, судя по топоту, уже сбегавшимся с трех сторон, а побуждаемый собственными представлениями о чести – коим все происходящее здесь решительно противоречило.
В мгновение ока он уколол концом шпаги Пишегрю повыше локтя – отчего маркиз взвыл от боли и неожиданности, выпустив нож; двумя прыжками оказался рядом с напарником де Эскомана и выбил у него шпагу отточенным приемом, а самого де Эскомана, упершись клинком ему в живот, заставил попятиться. После чего произнес, обращаясь к высокому англичанину:
– Сударь, хоть вы и англичанин, но не в обычае французских дворян завлекать кого бы то ни было в игру, чтобы потом зарезать. – Он не без некоторой рисовки сделал изящный жест шпагой. – Вас никто не обидит, клянусь честью.
– Очень хочется вам верить, сударь, – настороженно произнес высокий англичанин, изготовившийся обороняться тяжелым креслом, поскольку других предметов, пригодных на роль оружия, в комнате попросту не имелось. – Но лица этих господ, точнее, уж простите, рожи… Эй, за спиной!
Д’Артаньян проворно обернулся, как раз вовремя: недавние друзья собрались с духом и вновь попытались напасть. Пишегрю бесповоротно выбыл из схватки, он стоял в углу, зажимая ладонью пораненное место (укол острием шпаги был пустяковым, так что дело было скорее в осторожности маркиза) с видом получившего смертельную рану воителя, готовящего для сподвижников пафосное предсмертное слово. Однако двое остальных, немного опамятовавшись, предприняли было попытку довести дело до конца, они надвигались с решительными лицами, но клинки в руках явственно подрагивали: данные господа были не из завзятых бретёров…
Гасконец без труда отбил мотнувшийся в его сторону клинок, сделал плие, как танцор, уклонился и наотмашь хлестнул де Эскомана шпагой по лицу. Второй шулер, видя такое и слыша вопль сотоварища, предпочел отступить.
Дверь распахнулась от сильнейшего пинка, и в проеме показались несколько грозно наклоненных алебард, за которыми маячили исполненные охотничьего азарта физиономии стражников. Коли уж им случилось ворваться в кварталы Веррери в достаточном количестве, они намеревались, по лицам видно, отыграться за все предшествующие страхи, поношения и поражения. Хорошо осведомленному об этой их привычке д’Артаньяну стало немного неуютно.