— Заказ… — теперь он с трудом выговаривал слова. — Если не боишься, иди сейчас… Ты сможешь найти дом Инаса Йорла?
Лало захлебнулся собственным смехом, но колдун не стал дожидаться ответа. Он закутался в плащ и нетвердо двинулся к двери. На этот раз то, что скрывалось под плащом, едва ли вообще можно было назвать человеческой фигурой.
Портретист Лало стоял на улице перед домом Инаса Йорла. Его била дрожь. С заходом солнца ветер из пустыни стал холодным, хотя на западе все еще брезжил зеленоватый свет. Когда-то он потратил два месяца, пытаясь запечатлеть на полотне это полупрозрачное мерцание.
Теснящиеся крыши города сейчас казались изящными силуэтами на фоне неба. Над ними возвышались забранные в леса башни Храма Саванкалы и Сабеллии. Хотя чужие храмы и оскорбляли местные предрассудки, они, по крайней мере, должны были украсить город. Лало вздохнул, пытаясь угадать, кто будет расписывать внутренние стены — возможно какой-нибудь известный художник из столицы. Он опять вздохнул. Если бы в свое время они уехали в Рэнке, этим художником мог бы стать он сам, и это было бы триумфальное возвращение в родные места.
Но тут его мысли вернулись к темному зданию, возвышающемуся перед ним, и к работе, которую ему предстояло здесь выполнить.
Страхи опутывали его мозг, как змеи. Ноги тряслись. Десятки раз, пока он шел сюда через весь город, они пытались заставить его остановиться или повернуть назад, а хмель давным-давно вышел из него с холодным потом.
Инас Йорл был одной из мрачнейших легенд Санктуария, хотя его мало кто видел воочию, что наглядно подтверждал эпизод в «Распутном Единороге». Ходили слухи, что проклятие некоего соперника обрекло его на существование в облике хамелеона. Но говорили также, что это было единственным ограничением его могущества.
Чем могло быть предложение колдуна — извращенной шуткой или частью какой-то волшебной интриги? «Я отдам золото Джилле, — подумал он, — его должно хватить на то, чтобы купить места в каком-нибудь отходящем караване…»
Но монета была лишь задатком за работу, которую он еще не выполнил, а спрятаться от колдуна было невозможно. Не было возможности и вернуть монету, не столкнувшись лицом к лицу с Инасом Йорлом. Лало охватила такая дрожь, что он с трудом взялся за дверной молоток, покрытый замысловатой резьбой.
Изнутри здание казалось просторнее, чем можно было себе представить снаружи, хотя бесцветный туман, клубившийся вокруг, не давая возможности рассмотреть хорошенько что-либо, кроме горящих красных глаз Инаса Йорла. Когда туман поредел и рассеялся, Лало увидел, что колдун восседает в резном кресле. Любой художник дорого отдал бы за возможность рассмотреть это кресло поближе, если бы в нем сидел кто-нибудь другой. Глаза чародея были устремлены на тонкую фигуру в расшитом илсигском плаще, стоявшую около огромного глобуса.
Вращая глобус, незнакомец обернулся, посмотрел на Лало, затем на Инаса Йорла.
— Ты хочешь сказать, что для твоего волшебства нужен этот пьянчужка?
Голос был женский, впрочем Лало уже разглядел тонкокостную структуру лица под жуткой дубленой кожей и клочковатыми волосами, грациозную гибкость тела в мужской одежде. Нечто подобное могло произойти с котенком из королевского зверинца, который оказался на улице и был вынужден бороться за жизнь на городских помойках.
Под взглядом женщины Лало сжался, болезненно переживая из-за своей запятнанной блузы, потрепанных штанов и щетины на подбородке.
— Зачем тебе живописец? — спросила она холодно. — Разве ты не можешь сделать это сам, используя собственное могущество? — Она дотронулась до мешочка, висящего у нее на шее, и из него вылился каскад лунного света, который оказался ниткой жемчуга, с негромким перестуком скользнувшей на каменный пол.
— Могу… — устало сказал колдун. Он бесформенной грудой скорчился в своем огромном кресле и казался совсем маленьким. — Если бы на твоем месте была другая, я бы напустил на тебя чары, которые стоят не дороже твоего ожерелья, а потом посмеялся бы над тобой, когда твой корабль окажется вне досягаемости ветров, несущих мою энергию, и красота твоя снова станет уродством. Все в природе стремится к хаосу, моя дорогая. Разрушать легко, ты это знаешь. На восстановление уходит гораздо больше сил.
— А твоя сила недостаточно велика? — в ее голосе звучала тревога.
Лало отвел глаза, когда наружность колдуна вновь начала меняться. Его бросало то в жар от смущения, то в холод от страха. В делах публичных оказаться свидетелем достаточно рискованно, а уж в делах личных это может иметь просто фатальные последствия. Какими бы ни были взаимоотношения между бесформенным колдуном и уродливой девушкой, ясно было одно — это отношения сугубо личные.
— Все имеет свою цену, — ответил Инас Йорл, когда, наконец, ему удалось стабилизироваться. — Я мог бы изменить тебя без посторонней помощи, если бы мне не приходилось при этом постоянно защищать самого себя. Жарвина, ты же не потребуешь, чтобы я отказался от этого? — его голос перешел в шепот.
Девушка покачала головой. С неожиданной покорностью она сбросила плащ на пол и села в кресло. Лало увидел перед собой мольберт — может, он и раньше здесь стоял? Он невольно шагнул вперед, разглядел набор кистей из отличного верблюжьего волоса, сосуды с краской, ровно натянутое полотно — все это было такого качества, о котором он мог только мечтать.
— Я хочу, чтобы ты ее нарисовал, — сказал Инас Йорл Лало. — Но не такой, как ты видишь сейчас, а такой, как я ее вижу всегда. Я хочу, чтобы ты изобразил душу Жарвины.
Лало уставился на него, словно был ранен в сердце, но еще не успел почувствовать боли. Он еле заметно покачал головой.
— Ты не только видишь душу женщины, но и читаешь в моем сердце… — сказал он с нелепой гордостью. — Одни только боги знают, я все отдал бы за то, чтобы уметь это делать.
Колдун улыбнулся. Он снова начал меняться, расти, и сознание Лало словно растворилось в сиянии его глаз. «Я дам зрение, а ты дашь свое мастерство»… — эти слова прозвучали в мозгу Лало, и больше он ничего не помнил.
Тишина предрассветного часа наполняла неподвижный воздух, когда Лало пришел в себя. Жарвина откинулась назад в своем кресле и, кажется, спала. У него страшно болели плечи и спина. Он вытянул руки, размял пальцы, и только тут его взгляд упал на полотно.
«Неужели я это сделал?» Он испытывал то знакомое чувство удовлетворения, когда рука и глаз работали на редкость слаженно, и ему почти удавалось уловить красоту, которую он видел. Но это — лицо с изящным носом и великолепными бровями, обрамленное волнами светящихся волос, тонкая гибкость тела, медовая кожа, на которой играли отблески рассыпанных по полу жемчужин, слегка вздернутые груди, увенчанные темно-розовыми сосками — все это была сама Красота.
Лало перевел взгляд с картины на девушку в кресле и зарыдал, ибо он смог разглядеть в ней лишь смутный намек на эту красоту, и знал, что видение прошло сквозь него как свет через оконное стекло, оставив его снова в темноте.