Они прибавили шаг и ушли, не оглядываясь. Дэниэлс положил руку на плечо Рамона. Прятавшиеся под кожей кости показались ему хрупкими, как птичье крыло.
— Вставай-ка, великан, — произнес он, приводя упавшего в сидячее положение. Голова Рамона безвольно болталась, как цветок на сломанном стебельке. Его тело снова начало заваливаться на бок, из горла вырывалось густое булькающее хрюканье. Дэниэлс опять усадил его, и в этот раз Рамону удалось сохранить вертикальное положение.
Дэниэлс сидел рядом с ним, наблюдая за немецкой овчаркой, которая, резвясь в свое удовольствие, бегала за пластмассовой летающей тарелочкой. Он завидовал собакам, искренне завидовал. Им не нужно ни за что отвечать, им не нужно работать — по крайней мере, в этой стране, — их кормят, им предоставляют место для сна, им даже не надо волноваться о том, что ждет их в конце пути, рай или ад. Однажды в Обрейвилле он спросил об этом отца О'Брайена, и священник сказал ему, что у животных нет души — умирая, они просто гаснут, как искры фейерверка четвертого июля, и исчезают с лица земли. Правда, овчарку, наверное, кастрировали месяцев через пять или шесть после ее рождения, но…
— В некотором смысле это тоже большое преимущество, — пробормотал Дэниэлс. Он похлопал ладонью по брюкам Рамона, под которыми пенис едва ощущался, зато яички распухли до невероятных размеров. — Все в порядке, гигант?
Рамон издал глубокий гортанный звук, похожий на стон человека, который видит кошмарный сон.
«Как бы там ни было, — подумал Дэниэлс, — от того, что предписано, все равно не уйти, так что радуйся тому, что имеешь». Может, в следующей жизни ему повезет больше, и он родится овчаркой, псом, не обремененным никакими заботами, с удовольствием догоняющим летающие тарелочки, высовывающим массивную голову через заднее стекло автомобиля по дороге домой, где его ждет вкусный и обильный ужин из собачьего корма «Пурина дог чоу», но в этой жизни он родился мужчиной, и в том-то и заключается вся беда.
И все же он мужчина, чего нельзя сказать о соседе по скамейке.
«Континентал экспресс». Рамон видел ее у окошка автобусной компании «Континентал экспресс» в десять тридцать или без четверти одиннадцать, и она не стала бы ждать чересчур долго — она слишком боялась его, чтобы ждать долго, он готов поклясться в этом собственной жизнью. Значит, ему нужно проверить автобусы, которые покинули Портсайд, скажем, между одиннадцатью утра и часом дня. Вероятнее всего, автобусы, уходящие в большие города, где она, как ей кажется, смогла бы легко затеряться.
— Только от меня ты не уйдешь, — проговорил Дэниэлс. Он увидел, как овчарка высоко подпрыгнула и схватила парящую в воздухе тарелочку, впившись в нее острыми белыми зубами. Нет, он найдет ее. Она думает, что может скрыться в большом городе, но ошибается. Поначалу ему придется распутывать клубок большей частью по выходным, пользуясь, в основном, телефоном. Да, пожалуй, другого выхода и нет, он должен закончить расследование дела, связанного с ограблением склада большой компании; это будет настоящая сенсация (если повезет, его сенсация). Но ничего страшного. Скоро он разделается с ограблением и вплотную займется поиском своей жены, уделит Роуз все свое внимание, и она пожалеет о том, что совершила. Да. Она будет жалеть о своем опрометчивом поступке на протяжении всей оставшейся жизни — периода, который вряд ли окажется продолжительным, но он постарается сделать его крайне… как бы это сказать…
— Крайне интенсивным, — проговорил он вслух и решил, что это самое что ни на есть подходящее слово. Идеально подходящее слово.
Он встал со скамейки и быстро зашагал по улице к расположенному на противоположной стороне полицейскому управлению, не удостоив даже беглым взглядом молодого человека, сидящего в полубессознательном состоянии на скамейке с опущенной головой и слабо прижатыми к паху руками. Для детективного инспектора второго класса Нормана Дэниэлса Рамон попросту перестал существовать. Дэниэлс размышлял о своей жене и о тех уроках, которые он ей преподаст. О том, что им нужно будет обсудить. И они обязательно поговорят — как только он ее выследит. Они будут беседовать долго, очень долго, и главной темой разговора станет то, что должно происходить с женщинами, которые клянутся любить, почитать и повиноваться, а потом крадут кредитные карточки мужей и убегают из дому. Они обязательно поговорят об этом. И поговорят начистоту.
Она снова стелила постель, но в этот раз это была совсем другая постель, совсем в другой комнате и совсем в другом городе. И, что самое приятное, это постель, в которой она никогда не спала, и никогда не будет спать.
Прошел месяц с того дня, когда она покинула свой дом, оставшийся в восьмистах милях к востоку, и многое в ее жизни улучшилось. Сейчас самой большой проблемой являлась спина, вернее поясница, но даже она теперь болела меньше; улучшение было заметным. В данный момент сильная и неприятная боль в почках давала о себе знать, верно, но ведь это уже восемнадцатый гостиничный номер, а в первый день работы в «Уайтстоуне» она едва не потеряла сознание после уборки десятого номера и не могла пошевелиться после четырнадцатого — ей пришлось обратиться к Пэм за помощью. Четыре недели способны чертовски здорово изменить мировоззрение человека, теперь Рози хорошо понимала это, особенно если за четыре недели, о которых идет речь, вас ни разу не ударили по почкам или в живот.
Однако на сегодня хватит.
Она подошла к двери гостиничного номера, просунула голову в коридор и посмотрела сначала налево, «затем направо. Она не увидела ничего, кроме нескольких тележек, на которых доставляли в номера завтраки, тележки Пэм у номера-люкс под названием „Озеро Мичиган“, в конце коридора, и своей, рядом с дверью номер шестьсот двадцать четыре.
Взяв под стопкой свежих полотенец на тележке банан, она пересекла гостиничный номер и села в мягкое кресло у окна. Очистив плод, откусила маленький кусочек и начала медленно жевать его, глядя на озеро, мерцавшее, как зеркало, в тусклом свете безветренного дождливого майского дня. Ее сердце и разум переполняло одно простое огромное чувство — благодарность. Жизнь ее далека от совершенства, во всяком случае, пока, однако многое изменилось к лучшему, изменилось так, как она и не мечтала в тот день в середине апреля, когда стояла на крыльце «Дочерей и сестер», глядя на коробочку переговорного устройства и замочную скважину, забитую металлической пластиной. В тот миг будущее представлялось ей темным и несчастным. Теперь же у нее болели почки, ноги, она прекрасно понимала, что не желает всю оставшуюся жизнь гнуть спину, работая внештатной горничной в отеле «Уайтстоун», но банан был вкусен, а кресло под ней — мягким. В этот миг она не променяла бы свое место в мировом порядке вещей ни на какое другое. За те недели, которые оно провела без Нормана, Рози научилась получать неизъяснимое наслаждение от маленьких радостей, от чтения перед сном, от разговора с другими женщинами о фильме или телешоу во время совместного мытья по суды после ужина, от незаконного пятиминутного перерыва в разгар рабочего дня, когда можно присесть и съесть банан.