Может, всё так и было задумано, но легче от этого не становилось. Просыпающийся шёпот не таких уж и инородных мыслей в подсознании вселял ужас. Мысли эти напоминали не знающие покоя руки, которые искали расшатанные доски или проверяли, надёжна ли крышка, закрывающая колодец. Она вдруг начала вспоминать те кошмары, с которыми сталкивала её жизнь: два окровавленных зуба, которые однажды увидела на полу в туалете кинотеатра, двух маленьких детей, которые горько плакали, обнимая друг друга, рядом с маленьким магазинчиком, запах мужа, лежащего на смертном одре, не отрывающего от неё горячих глаз, бабушку Ди, умирающую на птичьем дворе, её подёргивающуюся ногу.
Ужасные мысли. Ужасные образы, те, что возвращаются, чтобы пугать тебя ночью, когда луна заходит, лекарства выпиты и время застывает.
Другими словами, дурная кровь. От которой её отделяли лишь несколько деревьев.
И тут…
В этот почти что идеальный, нескончаемый момент, здесь и теперь.
Жадно хватая ртом воздух, хрипя, с грохочущими в ушах ударами сердца, Лизи наклоняется, чтобы схватиться за лопату с серебряным штыком. Её руки, которые знали, что нужно делать восемнадцать лет назад, знают своё дело и теперь, хотя голову переполняют образы утрат, боли и рвущего сердце отчаяния. Дули приближается. Лизи слышит его. Он больше не сыплет ругательствами, но она слышит приближение его дыхания. И с ним предстоит сойтись в ближнем бою, более ближнем, чем с Блонди, и пусть у этого безумца огнестрельного оружия нет, если Дули успеет схватить её, прежде чем ей удастся повернуться…
Но он не успевает. Не совсем успевает. Лизи поворачивается, как бэттер, отбивающий подачу. Взмахивает лопатой что есть силы. Серебряный штык ловит последний розовый отсвет, и его набирающая скорость верхняя кромка по пути цепляет колокольчик. Он звякает в последний раз (ДЗИНЬ!) и улетает в темноту, таща за собой хвост из полусгнившей верёвки. Лизи видит, как лопата движется вперёд и вверх, думает: «Срань Господня! Я действительно вложилась в этот удар!» А потом плоской частью штык входит в соприкосновение с набегающим на лопату лицом Джима Дули. Удар не звонкий, не тот звук, который она помнит по Нашвиллу, более глуховатый. Дули вскрикивает от изумления и боли. Его сшибает в сторону, с тропы и под деревья, он размахивает руками, пытаясь сохранить равновесие. У неё есть лишь мгновение, чтобы увидеть, что нос Дули свёрнут в сторону, аккурат как у Коула; увидеть, что кровь хлещет изо рта, как из углов, так и по центру. Потом улавливает движение справа от себя, недалеко от того места, где трепыхается Дули, не оставивший надежду удержаться на ногах. Движется что-то огромное. И тут же мрачные и пугающие грустные мысли, заполняющие её сознание, становятся ещё мрачнее и грустнее. Лизи думает, что они убьют её или сведут с ума. Но потом направление этих мыслей меняется, и одновременно перемещается существо, которое совсем близко. Лизи слышит, как хрустит листва, как ломаются деревья и кусты. И внезапно существо уже здесь. Длинный мальчик Скотта. И Лизи понимает: как только она увидела длинного мальчика, прошлое и будущее стали всего лишь грёзами. Как только ты видишь длинного мальчика, есть только (ох, дорогой Иисус)… есть только один-единственный миг настоящего, который уже никогда не закончится.
Прежде чем Лизи осознала, что происходит, и, уж конечно, до того, как успела к этому подготовиться (хотя абсурдна даже мысль о том, что к такому можно быть готовым), длинный мальчик возник перед ней. Тварь с пегим боком. Живое воплощение того, о чём говорил Скотт, когда заводил речь о дурной крови.
Она увидела огромный пластинчатый бок, словно покрытый треснувшей змеиной кожей. Тварь двигалась сквозь деревья, ломая одни и сгибая другие, Лизи даже показалось, что тварь проползла сквозь два самых больших. Такого, конечно, быть не могло, но именно это впечатление сложилось у Лизи. Никакого запаха не чувствовалось, только слышался неприятный звук, какое-то шуршание, что-то утробное; наконец появилась бесформенная голова чудовища, выше деревьев, заслонившая небо. Лизи увидела глаз, мёртвый, но всё видящий, чёрный, как вода на дне колодца, и широкий, всматривающийся в неё сквозь листву. Она увидела пасть на этой огромной морде и интуитивно поняла, что те, кто попадает в неё, не умирают в полном смысле этого слова, но живут и кричат… живут и кричат… живут и кричат.
Сама Лизи кричать не могла. Не могла издать ни звука. Отступила на два шага, и её охватило какое-то странное спокойствие. Лопата, с серебряного штыка которой вновь капала кровь безумца, вывалилась из её разжавшихся пальцев и упала на тропу. Она подумала: «Он меня видит… и моя жизнь теперь не будет полностью моей. Он не позволит ей быть моей».
Тварь чуть подалась назад, огромное, бесконечное существо с островками волос, торчащими меж пластин-чешуек, а немигающий глаз продолжал смотреть на Лизи. Умирающий розовый свет дня и серебристый — луны освещали этого громадного змея.
Потом взгляд его сместился с Лизи на кричащего, размахивающего руками безумца, который пытался выбраться из маленькой рощицы удерживающих его деревьев на тропу, сместился на Джима Дули, со сломанным носом, затёкшим глазом, хлещущей изо рта кровью. Даже волосы были в крови. Дули увидел, кто смотрит на него, и перестал кричать. Попытался прикрыть свой оставшийся невредимым глаз. Потом руки его повисли как плети, и Лизи поняла, что Дули лишился последних сил, на мгновение пожалела его, несмотря ни на что, посочувствовала. В это самое мгновение она даже захотела вернуть всё назад, пусть это и означало её смерть, но тут же подумала об Аманде и постаралась изгнать жалость из объятых ужасом разума и сердца.
Гигантская тварь, появившаяся меж деревьев, осторожно подалась вперёд и забрала Дули. Плоть вокруг дыры на её тупой морде сморщилась, раздвигаясь, и Лизи вспомнила Скотта, лежащего на раскалённом асфальте в Нашвилле. А когда раздалось фырканье, послышался хруст костей и изо рта Дули вырвался последний нескончаемый крик, Лизи вспомнила шёпот Скотта: «Яслышу, как она закусывает». Вспомнила, как его губы сложились в плотное «О», как из них брызнула кровь, когда он издал низкий, невероятно противный звук: ярко-рубиновые капли словно повисли в жарком воздухе.
Потом Лизи побежала, хотя могла бы поклясться, что не знала, как ей это удалось. Рванула обратно по тропе к люпиновому холму, подальше от Колокольчиково-Лопатного дерева, рядом с которым длинный мальчик пожирал Джима Дули. Она знала, что тварь оказывает ей и Аманде услугу, но знала и другое: услуга эта сомнительная, потому что, если ей удастся пережить эту ночь, она уже никогда не освободится от длинного мальчика, останется у него в плену, как оставался Скотт, чуть ли не с самого детства. Теперь длинный мальчик пометил её, превратил в частичку нескончаемого мига, она стала объектом его пристального внимания. Отныне ей предстояло быть очень осторожной, особенно просыпаясь глубокой ночью… и Лизи с уверенностью могла предположить, что крепкий сон с вечера до утра для неё теперь в прошлом. В предрассветные часы ей не оставалось ничего другого, как отводить взгляд от зеркал, стёкол и прежде всего от стаканов с водой, по причине, ведомой только Богу. Не оставалось ничего другого, как оберегать себя, насколько это возможно.