Неужто и две другие коробки, что стояли под верхней, тоже были булами? А те, что находились в двух клетушках напротив её кабинета? Шутка была такая тонкая? И если всё так, кого разыгрывал Скотт? Её? Инкунков вроде Вудбоди? Объяснение логичное, Скотту нравилось подшучивать над людьми, которых он называл «завёрнутыми на рукописях», но отсюда перебрасывался мостик к жуткому предположению: он, возможно, предчувствовал свою (Умер молодым) грядущую смерть (Безвременно) и ничего ей не сказал. Это предположение вело к вопросу: поверила бы она ему, если бы и сказал? Инстинктивно она ответила: «Нет», — чтобы сказать, пусть только и самой себе: Я же была человеком практичным, всегда проверяла его багаж, чтобы убедиться, что у него достаточно нижнего белья, и звонила в аэропорт, узнавала, вылетают ли самолёты по расписанию. Но она помнила, как кровь на его губах превращала улыбку в клоунскую ухмылку; помнила, как он однажды объяснил ей (с присущей ему доходчивостью), что есть свежие фукты после захода солнца небезопасно, а в промежуток между полуночью и шестью утра лучше вообще обходиться без пищи. Согласно Скотту, «ночная еда» частенько бывала отравленной, и когда он это говорил, слова звучали логично; Потому что (прекрати)
— Я бы ему поверила, и давайте на этом закончим, — прошептала Лизи, опустила голову и закрыла глаза, чтобы сдержать слёзы, которые, впрочем, так и не пришли. Глаза — а ведь они плакали во время заранее подготовленной речи «Зака Маккула»! — теперь были сухими, как камень. Дурацкие долбаные глаза!
Рукописи в ящиках столов и в большом шкафу наверху определённо не были булами; Лизи это знала наверняка. Там лежали экземпляры уже опубликованных рассказов, альтернативные варианты некоторых из них. В столе, который Скотт называл «Большой Джумбо Думбо», хранились рукописи как минимум трёх незаконченных романов, которые при этом являлись более чем законченными повестями… понятное дело, у Вудбоди текли слюни. Лежало там и полдесятка готовых рассказов, которые Скотт так и не удосужился отослать в редакцию какого-нибудь периодического издания для публикации, и большинство, судя по шрифтам, лежало многие годы. Она не могла сказать, что — пустышка, а что — сокровище, хотя понимала, что все они вызовут интерес исследователей творчества Лэндона. Этот роман, однако… бул, по терминологии Скотта.
Она сжала черенок серебряной лопаты, и сильно. Потому что держала в руке реальную вещь, внезапно оказавшись в эфемерном мире. Открыла глаза и сказала:
— Скотт, это всего лишь шутка или ты чего-то от меня хочешь?
Нет ответа. Естественно. А у неё ещё пара сестёр, к которым нужно ехать. Конечно же, Скотт понял бы её, если бы она на время отодвинула историю с булом на второй план.
В любом случае она решила взять лопату с собой. Ей нравились ощущения, которые она испытывала, держа черенок в руке.
Лизи вставила штекер в розетку, а потом торопливо ушла, до того, как этот чёртов телефон мог опять зазвонить. На дворе садилось солнце, и дул сильный западный ветер, что объясняло, откуда взялось движение воздуха в тот момент, когда она открывала дверь кабинета, чтобы снять трубку и поговорить с Дарлой: никаких призраков, любимая. День, казалось, растянулся на месяц, но ветер, такой же, как и в её сне, успокаивал и освежал. Она направилась от амбара к кухне, не боясь, что где-то поблизости рыщет «Зак Маккул». Она знала, как звучат здесь голоса при звонках с мобильников: потрескивающие и далёкие. Скотт говорил, что причина — в линиях высокого напряжения (их он любил называть «заправочными станциями НЛО»). А вот дружка «Зака» она слышала отлично. Этот ковбой глубокого космоса говорил с ней по проводной линии, и она чёртовски сомневалась, что кто-нибудь из ближайших соседей пригласил незнакомца в свой дом и предоставил телефон для высказывания угроз.
Она взяла автомобильные ключи и сунула их в боковой карман джинсов (не подозревая, что в заднем по-прежнему лежит блокнот Аманды с числами, хотя со временем вспомнит об этом). Она также взяла и более внушительную связку ключей, от всех дверей королевства Лэндонов, каждый с аккуратной наклейкой и надписью почерком Скотта. Заперла дом, заперла раздвижные двери первого этажа амбара, заперла дверь в рабочие апартаменты Скотта, к которой поднялась по наружной лестнице. Покончив с этим, с лопатой на плече направилась к автомобилю, и её тень далеко протянулась по двору в последних, красных лучах заходящего июньского солнца.
Поездка к Аманде по недавно расширенному и вновь заасфальтированному шоссе 17 занимала каких-то пятнадцать минут, даже с остановкой на светофоре, который регулировал движение на пересечении шоссе 17 с Дип-Кат-роуд. Большую часть этого времени, пусть ей того и не хотелось, Лизи провела в раздумьях о булах вообще и одном буле в частности: первом. Который не был шуткой.
— Но маленькая идиотка из Лисбон-Фоллс не дала задний ход и вышла за Скотта замуж, — рассмеялась она, потом сняла ногу с педали газа.
Слева сверкали витрины «Пательс маркет», заправочные колонки «Тексако» торчали из чёрного асфальта под ослепительно белыми огнями, и она почувствовала невероятно сильное желание остановиться и купить пачку сигарет. Старых добрых «Салем лайтс». И заодно можно прихватить пончиков «Ниссен», которые любила Анда, таких расплющенных, а себе взять «Хохо». [32]
— Ты — чокнутая крошка номер раз, — улыбнулась Лизи и вновь придавила педаль газа. «Пательс» растаял позади. Она ехала с включёнными фарами, хотя сумеречного света ещё хватало. Посмотрев в зеркало заднего вида, обнаружила, что дурацкая серебряная лопата лежит на заднем сиденье, и повторила, уже смеясь: — Ты — чокнутая крошка номер раз, да-да!
И что с того, если она и была чокнутой? Что с того?
Лизи припарковалась в затылок «приусу» Дарлы и уже прошла половину пути до маленького коттеджа Аманды, когда из двери выскочила (чуть ли не выбежала) Дарла, с трудом подавляя рвущиеся из груди крики.
— Слава Богу, ты здесь, — воскликнула она, а Лизи, увидев кровь на руках Дарлы, вновь подумала о булах, подумала о Скотте, выходящем к ней из темноты и протягивающем руку, только рука эта уже не выглядела как рука.
— Дарла, что…
— Она опять это сделала! Эта психованная снова себя поранила! Я пошла в туалет на минутку… оставила её на кухне пить чай…, «Анда, ты в порядке, Анда?» — спрашиваю её я… и…
— Успокойся. — Лизи усилием воли изгнала из голоса всю тревогу. Она всегда была самой спокойной из всех, во всяком случае, старалась выглядеть самой спокойной, именно она всегда говорила: «Успокойся» или «Может, не всё так плохо?» — хотя вроде бы такое принято говорить кому-нибудь из старших сестёр. А может, и нет, если у самой старшей давно и сильно съехала долбаная крыша.