Она молчала с минуту, болтая ногами в воде. Потом встала, взяла меня за руку, помогая подняться.
— Думаю, ты прав. Я скажу ему, что если он всерьёз воспринимает наши отношения, то должен взять паузу до Четвёртого июля.
Теперь, когда она приняла решение, её глаза вновь засияли.
— У меня будет время до конца семестра плюс месяц летних каникул. Он завершит турне, отыграет концерт в Коровьем дворце и на досуге сумеет подумать, действительно ли порвал с Блондинкой, как сам сейчас считает. Тебя это устроит, дорогой отец?
— Более чем.
— А вот и наш кофе. Следующий вопрос: как долго нам придётся ждать завтрак?
На позднем завтраке Уайрман не появился, но зарезервировал ресторанный зал в «Ритце» с восьми до десяти часов. Я, понятное дело, сидел во главе стола. Собралось больше двух десятков человек, в основном друзья и родственники из Миннесоты. Такие события запоминаются надолго, участники говорят о них десятилетиями, отчасти потому, что видят так много знакомых лиц в экзотической обстановке, отчасти из-за высокого эмоционального накала.
С одной стороны, не вызывал сомнений успех парня-из-нашего-города. Они почувствовали это ещё на выставке, и их ощущения подтвердили утренние газеты. Рецензии в «Сарасота геральд трибьюн» и «Венис гондольер» были доброжелательными, хотя и короткими. Статья Мэри Айр в «Тампа трибьюн», наоборот, занимала чуть ли не целую страницу и была очень лиричной. Большую часть Мэри наверняка написала заранее. Она назвала меня «великим новым американским талантом». Моя мама (она всегда любила поворчать), сказала бы: «Добавь ещё десятицентовик — и можешь с чистой совестью подтереть жопу». Разумеется, с тех пор прошло сорок лет, и тогда купить на десятицентовик можно было куда больше, чем сейчас.
С другой стороны, все помнили об Элизабет. Некрологи ещё не появились, но в «Тампа трибьюн» на одной странице с рецензией Мэри Айр разместили в чёрной рамке крошечную, из двух абзацев, заметку под заголовком: «С ИЗВЕСТНОЙ ПОКРОВИТЕЛЬНИЦЕЙ ИСКУССТВ СЛУЧИЛСЯ УДАР НА ВЫСТАВКЕ ФРИМАНТЛА». Далее перечислялись только факты: у Элизабет Истлейк, многие годы игравшей важную роль в культурной жизни Сарасоты и проживавшей на Дьюма-Ки, вскоре после прибытия в галерею «Скотто» начался судорожный припадок, и старушку отвезли в Мемориальную больницу. К моменту подписания номера в печать сведений о её состоянии в редакции не было.
Миннесотские гости знали, что в ночь моего триумфа умер дорогой мне человек. Поэтому за добродушными шутками и взрывами смеха обычно следовали взгляды в мою сторону: вдруг я осуждаю чрезмерное веселье. К половине десятого съеденная яичница свинцовой чушкой лежала в моём желудке, и у меня разболелась голова — впервые чуть ли не за месяц.
Извинившись, я поднялся наверх. В моём номере, пусть я там и не ночевал, оставалась сумка, которую я взял с собой, уезжая из «Розовой громады». В мешочке с бритвенными принадлежностями лежали несколько пакетиков с зомигом, лекарством от мигрени. Зомиг не приносил мне пользы, если голова уже раскалывалась, но обычно помогал, когда головная боль только набирала обороты. Я высыпал в рот содержимое пакетика, запил колой из бара-холодильника и уже направился к двери, когда увидел мигающую лампочку на автоответчике. Решил не обращать внимания, но тут до меня дошло, что сообщение мог оставить Уайрман.
Как выяснилось, сообщений набралось полдюжины. Первые четыре оказались поздравительными, и они падали на мою больную голову, как градины на жестяную крышу. Поэтому, когда зазвучало сообщение Джимми (четвёртым по счёту), я нажал нужную кнопку, чтобы поскорее перейти к следующему. При таком самочувствии хотелось обойтись без восхвалений.
Пятое сообщение действительно оставил Джером Уайрман. Голос звучал устало и ошарашенно: «Эдгар, я знаю, что ты выделил два дня на семью и друзей, и мне ужасно не хочется просить тебя об этом, но не могли бы мы встретиться в твоём доме во второй половине дня? Нам нужно поговорить. Действительно нужно. Джек ночевал здесь, в „Эль Паласио“ — не хотел оставлять меня одного. Он потрясающе хороший парень. Мы встали рано, отправились на поиски красной корзинки, о которой она говорила, и… что ж, мы её нашли. Лучше поздно, чем никогда, верно? Она хотела, чтобы корзинка досталась тебе, поэтому Джек повёз её в „Розовую громаду“. А там обнаружил, что дверь не заперта, и, послушай, Эдгар… в доме кто-то побывал».
Тишина на линии, но я слышал его дыхание. А потом:
«Джек сильно испугался, но и ты готовься к шоку, мучачо. Хотя, возможно, ты уже представляешь себе…»
Послышался звуковой сигнал, потом пошло шестое сообщение. От того же Уайрмана, только теперь разозлённого — и голос у него стал более привычным.
«И какой гад придумал ограничивать сообщения по времени! Chinche pedorra! [163] Эдгар, мы с Джеком едем в „Эббот-Уэкслер“. Это… — пауза, — …похоронное бюро, которое она выбрала. Я вернусь к часу. Ты обязательно должен подождать нас, прежде чем входить в дом. Там ничего не украдено, ничего не разгромлено, но я хочу быть с тобой, когда ты заглянешь в эту корзинку и когда увидишь, что оставлено в студии наверху. Мне не нравится напускать туман загадочности, но Уайрман не будет наговаривать такое на плёнку, которую может прослушать, кто угодно. И вот что ещё. Позвонил один из её адвокатов. Оставил сообщение на автоответчике. Мыс Джеком в это время были на грёбаном чердаке. Он сказал, что я — единственный наследник. — Пауза. — La loteria. — Пауза. — Я получаю всё. — Пауза. — Что б я сдох».
Сообщение закончилось.
Я нажал кнопку с нулём, чтобы соединиться с телефонисткой отеля. После короткого ожидания получил от неё номер «Похоронного бюро Эббота-Уэкслера». Позвонил. Ответивший робот предложил на удивление широкий спектр похоронных услуг («Если вам нужен выставочный зал гробов, нажмите цифру пять…»). Я ждал (в наши дни возможность поговорить с реальным человеком всегда предоставляется последней — это награда для тех баранов, которые не владеют технологиями двадцать первого века) и думал о сообщении Уайрмана. Незапертая дверь? Неужели? «Розовая громада» мне не принадлежала, но я с юных лет привык к тому, что к чужой собственности следует относиться с особым почтением. То есть практически не сомневался, что, уходя, запер дверь. И если внутри кто-то побывал, почему её не взломали?
На мгновение я подумал о двух девочках в мокрых платьях (маленьких девочках с разложившимися лицами, которые говорили скрипучим голосом ракушек под домом) и, содрогнувшись, выпихнул этот образ из головы. Это лишь плод воображения, галлюцинация, вызванная перенапряжением. И даже если они не были галлюцинацией… призраки не отпирают двери, так? Они просто проходят сквозь них или просачиваются в помещение через щели в полу.