— Покажи фотографии.
Джек сунул руку в задний карман и достал несколько полароидных снимков. Перетасовал их и протянул мне четыре, которые я выложил на кухонный стол, как карты в пасьянсе. Схватил один из альбомов и начал быстро перерисовывать фотографию, на которой шестерни и цепи под поднятой половиной моста (маленького, узкого, в одну полосу движения) запечатлелись наиболее чётко. Моя правая рука продолжала зудеть, где-то внутри и несильно.
— Краснуха — гениальная находка. — Я рисовал и говорил. — Благодаря ей практически все будут держаться от острова подальше. Но для нас «почти» — недостаточно. Мэри пошла бы к моей дочери, даже если бы ей сказали, что у Илзе — ветряная ос… Твою мать! — Перед глазами всё расплылось, и линия ушла в сторону.
— Успокойся, Эдгар, — сказал Уайрман.
Я посмотрел на часы. 11:58. Разводной мост поднимется в полдень. Всегда поднимался. Я моргнул, стряхивая слёзы, и продолжил рисовать. Подъёмный механизм соскальзывал в этот мир с кончика чёрного карандаша, и даже теперь, после смерти Илзе, процесс меня зачаровывал: что-то реальное появлялось из ничего, будто выплывало из густого тумана. Почему бы и нет? Оно же всё к лучшему. Отвлекает от скорбных мыслей.
— Если она призовёт кого-то ещё, чтобы напасть на нас, а мост будет выведен из строя, она пошлёт их на Дон-Педро-Ай-ленд, где есть пешеходный мост, — заметил Уайрман.
Я ответил, не отвлекаясь от рисунка:
— Может, и нет. Многие не знают о «Солнечной дорожке», и я уверен, что Персе тоже не знает.
— Почему?
— Потому что этот пешеходный мост построили в пятидесятых годах, ты мне сам рассказывал, а она тогда спала.
Он помолчал немного, потом спросил:
— Ты думаешь, над ней можно взять верх, так?
— Да, думаю. Если и не убить, то хотя бы отправить спать.
— Ты знаешь как?
«Найти течь в столе и заделать её», — чуть не сказал я… но фраза получалась бессмысленной.
— Пока не знаю. В том доме, на южной оконечности острова, должны быть другие рисунки Либбит. Они подскажут нам, где искать Персе, и подскажут мне, что делать.
— Откуда ты знаешь, что есть другие рисунки? «Потому что они должны там быть», — едва не сорвалось с моих губ, но тут раздался полуденный гудок. В четверти мили от «Розовой громады» начали расходиться половинки моста — единственной ниточки, связывающей северную оконечность Дьюма-Ки с Кейси-Ки. Я сосчитал до двадцати, вставляя «Миссисипи» перед каждым следующим числом, как делал ребёнком. Потом стёр самую большую шестерню. И когда стирал, возникло ощущение (и в ампутированной руке, и в голове — чуть повыше глаз), будто я занят каким-то ювелирным трудом.
— Готово, — кивнул я.
— Теперь мы можем ехать? — спросил Уайрман.
— Ещё нет, — ответил я.
Он посмотрел на часы, на меня.
— Вроде бы ты куда-то спешил, амиго. И учитывая, что нам довелось увидеть здесь прошлой ночью, я бы тоже предпочёл поторопиться. Так что нас задерживает?
— Я должен нарисовать вас, — ответил я.
— Меня только радует, что вы хотите сделать мой портрет, Эдгар, — сказал Джек, — и я уверен, моя мама будет в восторге, но, думаю, Уайрман прав. Мы должны ехать.
— Тебе доводилось бывать на южной оконечности Дьюмы, Джек?
— Э… нет.
В этом я, собственно, и не сомневался. Но, вырывая из альбома рисунок подъёмного механизма моста, смотрел я на Уайрмана. И невзирая на свинцовую тяжесть, что лежала на сердце и придавливала всё чувства, я понял, что именно это мне как раз очень хочется знать.
— Как насчёт тебя? Ты бывал в первом «Гнезде цапли»? Не разведывал, что там и как?
— Если на то пошло, нет. — Уайрман подошёл к окну, выглянул. — Разводной мост по-прежнему поднят… я вижу западную половину на фоне неба. Пока всё хорошо.
— А почему нет? — Я не собирался закрывать тему.
— Мисс Истлейк мне не советовала. — Он по-прежнему смотрел в окно. — Она сказала, что там неблагоприятная окружающая среда. Грунтовые воды, растительность, даже воздух. Сказала, что во время Второй мировой войны военные лётчики проводили на южной оконечности Дьюмы какие-то эксперименты, всё там отравили, и, возможно, в этом причина появления этих джунглей. Она сказала, что ядовитый дуб здесь, возможно, опаснее, чем во всей Америке. Хуже сифилиса до изобретения пенициллина, так она сказала. Если он прикасается к коже, образуются язвы, от которых долго нельзя избавиться. Вроде бы они исчезают. Потом снова появляются. И этот ядовитый дуб там везде. Так она сказала.
Рассказ этот вызывал определённый интерес, но Уайрман так и не ответил на мой вопрос. Поэтому я его повторил.
— Она ещё говорила, что там полно змей, — сказал Уайрман, наконец-то поворачиваясь к нам. — Я до смерти боюсь змей. Боюсь с тех пор, как в детстве пошёл с родителями в поход, а утром, проснувшись, обнаружил, что делю спальный мешок с молочной змеёй. Она даже забралась мне под майку. Обрызгала меня мускусом. Я думал, что меня отравили. Ты доволен?
— Да. Ты рассказал ей эту историю до или после того, как она предупредила тебя о полчищах змей в южной части острова?
— Не помню, — ответил он после паузы. Потом вздохнул. — Вероятно, до. Я вижу, к чему ты клонишь… она хотела, чтобы я держался подальше.
«Я этого не говорил и тебя за язык не тянул», — подумал я. Сказал другое:
— В основном я тревожусь из-за Джека. Но лучше подстраховаться.
— Из-за меня? — удивился Джек. — Змей я не боюсь. И я знаю, как выглядят ядовитый дуб и ядовитый плющ. Я был бойскаутом.
— В этом доверься мне.
Я начал его рисовать. Работал быстро, подавляя желание вдаваться в детали… как хотела какая-то часть меня. И пока работал, со стороны Кейси-Ки послышался первый раздражённый автомобильный гудок.
— Такое ощущение, что разводной мост снова сломался, — заметил Джек.
— Похоже на то, — согласился я, не отрываясь от рисунка.
Уайрмана я рисовал ещё быстрее, но вновь обнаружил, что приходится подавлять желание с головой уйти в работу… потому что, когда я работал, боль и горе отступали. Рисование служило лекарством. Но световой день продлевать никто не собирался, и я жаждал встречи с Эмери не больше, чем Уайрман. Мне хотелось, чтобы к тому времени, когда закатные цвета начнут подниматься из Залива, мы трое уже закончили бы все дела и покинули остров… находились бы как можно дальше от острова.