Солдаты подавленно молчали: дарнигара они уважали.
Айфер обиженно забубнил:
— Я Сокола ранить боялся... а то б я ему показал...
— Заткнись! — оборвала его Аранша и обвела взглядом толпу. — Эй, вояки! Вы все учились владеть мечом. Ну-ка, вспомните: когда были сосунками молочными да с наставниками рубились... было у вас чувство, что учитель исчезает, а ты его не видишь и наугад мечом отмахиваешься?
Все поняли, о чем она говорила. Даже Айфер нехотя признал:
— Вообще-то оно так, за ним не уследишь...
— Помяните мое слово, парни, — веско сказала Аранша, — вчера в нашу крепость прибыл лучший фехтовальщик Великого Грайана. Чтоб мне сдохнуть в портовом борделе, если это не так!
* * *
А в это время на втором ярусе шаутея другая женщина тоже говорила о молодом Соколе.
Арлина сидела перед зеркалом, а рабыня, высокая и тощая девица с длинным востроносым лицом, пыталась привести в порядок непокорные волосы юной госпожи и при этом сообщала загадочным голосом:
— ...Ушел к себе в комнату, ни с кем не разговаривает, никого к себе не допускает. Тут заявляется эта... потаскуха здешняя, Перепелка... с полотенцем и тазиком для умывания. А я, не будь дура, полотенце у нахалки выхватываю и говорю: «Тебя молодой господин вчера из комнаты выставил — стало быть, ты ему нехороша, ступай на кухню миски мыть». А она мне так дерзко отвечает...
— Ваши свары меня не интересуют, Иголочка, — слишком уж равнодушно отозвалась Арлина. — Ты можешь хоть раз причесать меня молча?
— Могу, светлая госпожа, могу... Так вот, дверь распахивается, Сокол спрашивает: по какому, дескать, поводу вопли и драка? Если, мол, силуранские войска уже штурмуют шаутей, то почему ему о том не доложили?.. Мы друг дружку выпустили, заулыбались... ну и улыбочка у этой шлюхи кривозубой! Она с пола таз подхватывает... как воду-то не расплескала, дурында безрукая! И с придыханием так, с намеком говорит, мол, вода для вечернего омовения. А господин ей этак головой кивнул: поставь, мол, таз, а сама исчезни. А Перепелка эта самая — нет, чтобы сделать, как ей сказано! — начинает услуги свои предлагать. Дескать, помогу умыться, помогу раздеться... И дышит так, что грудь вверх-вниз прыгает. А молодой господин...
Тут рабыня на время умолкла, взяв гребень в зубы и двумя руками заплетая черные жесткие волосы.
— Понимаю, — негромко сказала Арлина. — Он приказал ей остаться.
Служанка от возмущения даже гребень изо рта выронила.
— Приказал?! Таким приказание не требуется! Такая сама себе прикажет! Нет, Хранитель взял у нее из рук таз и дверь захлопнул. Слышно было — засов изнутри заложил. Понял, стало быть, с кем дело имеет. Такую Перепелку только засовом и остановишь!
— Странно, — сдвинула густые брови Арлина. — Я совершенно иначе представляла себе этого человека. Ходит столько слухов о его неуемном сладострастии, буйном нраве, тяжелом характере...
— Н-да, сейчас-то он тихий, — мрачно откликнулась рабыня. — А только помяни мое слово, госпожа: ненадолго это! Я про него тоже кой-что слыхала, как в столице жила! Вот пообживется немножко, так себя во всей красе и покажет!
— Этого я и боюсь, — негромко призналась Арлина. — Хуже всего — ожидание бури, а не сама буря. Кажется, начни он орать, оскорблять меня — все легче было бы...
— Ой, чего там легче! — испугалась Иголочка. — Не обижает — и ладно!
— Нет, — тихо, но твердо сказала Волчица. — Это ожидание измучило меня. Если Ралидж не желает снять маску, я сама ее с него сорву! Подтолкну его на ссору... заставлю разозлиться...
Служанка потрясенно выпустила недоплетенную косу. Упрямые волосы сразу же вернули себе свободу.
— Ой, не надо! — запричитала Иголочка. — Чего его злить, зверюгу такую? Ты, ясная госпожа, и так в Бездну глядела, когда с ножом на него кидалась!
Арлина, не обращая на нее внимания, сосредоточенно размышляла вслух:
— Ревность... нет, не годится... Я не могу дать ему повод для ревности, потому что его гнев обрушится не только на меня. Тогда вот что... Мужчины не любят, когда женщины вмешиваются в их дела и учат, как им поступать. А Сокол сегодня осматривает крепость... Отлично!
Орешек задумчиво прислонился к стене храма. Только что он беседовал с пожилым жрецом, очень внимательным и приветливым, как и подобает служителю Дома Безымянных. Старик не лебезил перед Хранителем: для того, кто говорит с богами, все люди равны. Если к порогу храма подъехал король, а жрец в это время беседует со старой нищенкой, то король должен спешиться и ждать, пока старуха не кончит изливать свои горести. В Доме Безликих ни один человек не выше другого.
Ни один человек... Но Орешек в глазах богов и людей человеком не был!
Раба в Великом Грайане опутывали десятки и сотни запретов. В каждом городе действовал свой устав, деревенские общины твердо держались своих правил, к тому же законом для невольника становился любой приказ хозяина.
Но были три запрета, тянущиеся из глубокой древности, как цепи из мрака темницы. Запреты, которые свято чтились всюду, где один человек называл другого своей собственностью.
Нельзя рабу брать в руки оружие.
Нельзя рабу садиться на коня.
Нельзя рабу переступать порог храма.
Насчет оружия — это понятно и младенцу. Разумный запрет. Насчет коня — немного сложнее. Мудрый Тагиурш Большой Рубин из Рода Прешадри объясняет это в одной из своих книг тем, что восседающий в седле взирает сверху вниз на идущих пешими, а рабу не на пользу даже иногда чувствовать свое возвышение над кем бы то ни было. (Впрочем, Илларни как-то назвал более простую причину: конь мог бы послужить хорошим средством для побега.)
Третий запрет никем из толкователей законов даже не обсуждался. И так ясно: раб — домашняя скотина, а скотине не место там, где люди говорят с богами.
Молиться, впрочем, рабам не возбранялось. Более того, разрешалось платить жрецам за беседу с Безликими. Но — через порог храма!
Лет девять-десять назад, когда Илларни простудился и бредил в жару, перепуганный мальчишка выгреб немного серебра из тайника в стене «сторожевой башни» (выздоровеет хозяин — пусть ругается!) и помчался в храм Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней. Навсегда запомнилось Орешку умное, сочувственное лицо вышедшего к нему жреца, его прохладная старческая рука на плече и то, как внимательно и ласково выслушал этот тихий человек его бессвязные слова. Жрец пообещал просить Безликих за Илларни, но на всякий случай посоветовал обратиться к лекарю, а до его прихода — растереть больного смесью крепкого вина и уксуса. И серебро из детской ладошки жрец взял не все, оставил половину для лекаря.
Позже, когда хозяин встал с постели и сидел, исхудавший и бледный, у очага, Орешек задал каверзный вопрос: что же помогло — молитвы или вино с уксусом? Илларни весело приподнял бровь: «А разве одно мешает другому?»