– Вот уж спасибо, – сказал Мазур. – Только не стоит. Я как-никак дипломат...
– Да какой ты дипломат, милый? Терминатор ты у меня...
– Все равно. Как-то не к лицу мне получать ордена за местных террористок.
– Сложная ты душа. Ладно, вместо ордена... только без рук, я сама...
Отплывали даже не на рассвете – в тот странный и зыбкий час, когда полумрак еще окончательно не разделился на свет и четкие тени. Над рекой стоял молочно-сизый туман, насыщенный странными лопочущими шорохами, деревянными постукиваньями и резкими вскриками гигантских мохноногих лягушек, неизвестно за каким чертом бодрствовавших в эту рань.
Мазура с Ольгой разбудил Кацуба, просто-напросто принявшийся потряхивать снаружи палатку, пока они не вскинулись. Одевшись, вылезши и по-простецки справив за хижиной неотложные дела, в темпе осушили по баночке саморазогревающегося кофе, как истые аристократы. Появился Бокаси со своим дряхлым ружьецом и небольшим узлом в другой руке. От кофе он тоже не отказался. И покинул свою хижину навсегда, не оглядываясь, упруго шагая впереди словно бы даже с облегчением.
Прошли с полкилометра между хижинами – там еще царила тишина, даже собаки не брехали, укрывшись неведомо где. Вышли к реке, окутанной понемногу таявшим туманом. С дюжину разнокалиберных лодок было привязано к вбитым в берег покосившимся колышкам. На большом плоском камне восседал сеньор алькальд, поеживаясь от утренней прохлады, прикладываясь к большой бутылке без всякой этикетки, где плескалось что-то мутно-зеленоватое, судя по запаху, ядреное. Слегка опухший, в растянутом полосатом свитерке под пиджаком, алькальд крайне напоминал родного отечественного бомжа, Мазур едва не спросил его по-русски, как дела.
Бокаси стал проворно отвязывать большую тупоносую лодку из почерневших досок, в которой Мазур опытным взглядом моментально опознал штатную спасательную шлюпку класса «Скат» образца 1915-го, некогда украшавшую собою военные корабли испанского флота. Примерно того же возраста, на первый взгляд, был и подвесной мотор – должно быть, именно такие стояли на первых аэропланах Блерио или, учитывая здешнюю специфику, Сантос-Дюмона. Веры в него не было ничуточки.
Алькальд, отведя Ольгу в сторонку, что-то долго и несколько униженно толковал. Просияв после ее ответа, энергично принялся помогать – зацепил багром лодку, едва не пробив ветхий борт насквозь, развернул ее параллельно берегу, чтобы странники не замочили ноги. Кое-как они разместились, разложили багаж. Алькальд помахал вполне дружески, что-то бормоча. Стоявший на корме Бокаси упер в дно длинный шест, оттолкнул лодку от берега – и деревенька сразу же скрылась в тумане.
– Что он там чирикал? – спросил Мазур.
– Почтительно интересовался, как ему теперь быть с нашим самолетом. Я подумала-подумала, да и подарила ему самолет – ну, не ему персонально, всей деревне. Они его за пару дней утилизируют так, что абсолютно все пойдет в дело... По-моему, правильно поступила.
– Абсолютно, – кивнул Мазур, поеживаясь от промозглой прохлады.
– Сейчас я вас буду лечить, – заявил Кацуба, полез в свой нетолстый рюкзак и извлек литровую бутылку из-под виски, до винтовой пробки наполненную чем-то светло-зеленым, мутноватым. – Еще вчера вечером выменял на крючки с леской...
Он первым налил себе в пластиковый стаканчик граммов сорок и махнул одним глотком. С приятностью передернулся, выдохнул воздух, потер тыльной стороной ладони заслезившиеся глаза. Мазур ощутил благородный запашок неразбавленного спирта. Но не спешил взять протянутый стаканчик:
– Это еще что?
– Полезнейшая штука, – заверил Кацуба. – Настоечка на листьях коки. Никакой не наркотик, привыкания не вызывает, зато граммов после ста такого бальзама по лесу переть будешь, как молодой лось, от рассвета до заката... Давай, жри. Тонизирует прекрасно, да и согреешься.
Мазур подумал и выпил. Жидкий огонь растекся по жилочкам, ударил в виски – в самом деле, ничуть не похоже на обычный спирт, моментально согрелся, и голова стала ясной...
– Грапа гранде? – удивилась Ольга.
– Она самая. – Кацуба протянул ей стаканчик. – Выдохните-ка воздух, красавица, и – залпом...
Она приложила отчаянные усилия, чтобы не раскашляться, отерла слезы:
– Но ведь считалось, что рецепт утрачен лет сорок назад...
– Эх вы, городские... – хмыкнул Кацуба, передавая стаканчик стоявшему на корме индейцу. – В глуши многое из «утраченного» прекрасно сохранилось, нужно только найти нужного человечка и произвести на него впечатление. Тут уж, извините, короткая юбочка и полупрозрачная блузка ничуть не помогут, наоборот. Отчего-то моя честная и открытая физиономия сразу вызывает доверие – простоват-с, располагаю к себе таких же плебеев...
Бокаси энергично и ловко работал шестом. Туман почти совсем растаял, проступили четкие очертания ветвей. Речушка в этом месте была не шире двадцати метров, и здесь, похоже, совсем мелко...
– А это я за дюжину патронов к «винчестеру» расстарался. – Кацуба вынул уже виденную прежде Мазуром на ярмарке мандолину из панциря броненосца, поудобнее расположился на носу и браво ударил по струнам, заорал чуть ли не во всю глотку:
Сегодня после порки
Повесили Егорку.
Замешкался Гайдарушка, в Женеву не удрал.
Народ смотрел, балдея,
Как он хрипел на рее
С кудрявеньким Борисушкой, который
убегал...
Потом открылася Чека,
Чека поймала Собчака
На самой на окраине Парижу.
Собчак юлил, Собчак вилял,
Собчак счета не выдавал,
Но раскололся, как увидел пассатижи...
– Менестрель... – беззлобно проворчал Мазур.
– Прошу прощения! – живо отозвался Кацуба. – Данное песенное действо исполнено глубокого подтекста. Вы, друзья мои, вчера занимались сплошными глупостями, зато я пошатался по деревне и нанес визит вежливости отцу Гальвесу. Полезный разговор получился. Падре и надоумил. Видишь ли, пути вендетты неисповедимы, как и здешние пути распространения информации. Родственнички покойной могли и устроить засаду. Если они услышат могучие вокальные упражнения на незнакомом языке, ни за что не станут палить по лодке с бухты-барахты, обязательно сначала присмотрятся – и много шансов за то, что решат не связываться с белыми людьми городского облика, подождут более удобного случая...
– Резонно, – одобрительно сказала Ольга.
– Рад слышать, сеньорита... – И он снова заорал со всей экспрессией:
Ах, Таня-Танечка, не плачь,
Достанем мы из речки мяч,