- Подотритесь! - проорал Баркович им вслед.
- Она любит тебя, твоя Джен?
- Думаю, да.
Макфрис медленно покачал головой:
- Вся эта романтическая чушь... Знаешь, она бывает. Но только для некоторых и на короткое время. У меня так было. И я тоже думал, как ты.
Тебе все еще хочется узнать, откуда у меня этот шрам?
- Да, - сказал Гэррети.
- А зачем?
- Хочу помочь тебе.
Макфрис опустил глаза и посмотрел на свою левую ногу:
- Болит. Не могу пошевелить пальцами. И шея болит. Моя девушка сделалась стервой, Гэррети. Я пошел в ДЛИННЫЙ ПУТЬ -, как другие идут в Иностранный легион. Как говорил великий поэт рок-н-ролла: "Я ей отдал сердце, она его стала топтать, а всем остальным наплевать".
Гэррети промолчал. 10.30. До Фрипорта было еще далеко.
- Ее звали Присцилла. Я был тогда еще глупее тебя. Я любил целовать ей кончики пальцев. Стихи читал. Китса - когда ветер дул в нужную сторону.
Видишь ли, ее старик держал коров, а запах навоза плохо сочетается с Китсом. Может, при другом ветре мне нужно было читать ей Суинберна? - Макфрис засмеялся.
- Ты скрываешь свои настоящие чувства.
- А, кому какое дело? Конечно, всем хочется помнить, как они шепчут слова любви в розовое ушко своей королевы, а не то, как, вернувшись домой, они гоняют шары под одеялом.
- Ты скрываешь свое, я - свое.
Макфрис, казалось, не слышал. Какое-то время они шли молча. Их ноги шаркали по дороге. Гэррети подумал, что скоро с ног сойдут ногти, а следом сползет и вся кожа, как змеиная шкура. Позади то и дело кашлял Скрамм.
Главным была дорога, а не весь этот бред о любви.
- Так вот, о шраме, - продолжил Макфрис. - Это было прошлым летом. Мы оба хотели уехать из дома, от родителей и от этого запаха коровьего дерьма, чтобы Великая Любовь цвела на свободе. Мы устроились на пижамную фабрику в Нью-Джерси. Как тебе это нравится, Гэррети?
Мы сняли разные квартиры в Ньюарке. Родители немного понервничали, но мы жили в разных квартирах и зарабатывали на жизнь, так что они скоро успокоились. Я жил еще с двумя парнями, а Прис - с тремя девушками. Мы уехали третьего июня на моей тачке, и в тот же день заехали в мотель и решили проблему девственности. Ей не очень хотелось трахаться, но она хотела доставить мне удовольствие. Все было очень романтично.
Потом мы приехали в Ньюарк. Там тоже пахло коровьим дерьмом, но нам хотелось верить, что это другое дерьмо. Я завез ее на ее квартиру, а сам поехал в свою. С понедельника мы начали работать. Все было не как в кино, Гэррети, - мой мастер был сволочью, и во время ланча мы давили крыс, которые прятались под мешками с бельем. Но я не обращал на это внимания, потому что любил. Понимаешь?
Он сплюнул в пыль, отхлебнул из своей фляжки и крикнул, чтобы ему дали другую. Они карабкались на длинный пологий холм, и крик вышел на пределе дыхания.
- Прис работала на первом этаже, и вот туда можно было водить туристов. Пастельного цвета стены, современные машины, кондиционеры. Прис пришивала пуговицы с семи до трех. Только подумай, по всей стране мужчины носят пижамы с пуговицами, которые пришила Прис! Одна эта мысль могла согреть самое холодное сердце.
Я работал на пятом. Внизу сушили шерсть и по трубе с теплым воздухом подавали наверх, ко мне. Когда подъемник наполнялся, они звонили, я открывал заслонку, и там была спутанная шерсть всех цветов радуги. Я выгребал ее оттуда, укладывал в мешки по двести фунтов и подносил эти мешки к трепальной машине. Потом шерсть ткали, шили пижамы, и на первом этаже Прис и другие девушки пришивали к ним пуговицы, а ослы туристы смотрели на них через стекло... Как сейчас смотрят на нас. Тебе не надоело меня слушать?
- Шрам, - напомнил Гэррети.
- Я отвлекся? - Макфрис вытер лоб и расстегнул рубашку. Они были на холме. Во все стороны уходили волны леса, упираясь на горизонте в горы.
Милях в десяти среди зелени краснела пожарная вышка. Дорога вилась через все это, как серая змея.
- Сперва все было чудесно. Мы трахались с ней еще три раза, в машине, нюхая коровье дерьмо с ближайшего пастбища. Я никак не мог вычесать шерсть из моих волос, сколько ни расчесывал их; но это было неважно, потому что я любил ее. Я это знал, но никак не мог ей объяснить, - ни языком, ни членом.
Нам платили сдельно. Я был не очень хорошим укладчиком - набивал около двадцати трех мешков в день, а норма всегда была за тридцать. И другие парни из-за меня тоже отставали и теряли в зарплате. Они сказали, что им это не нравится. Понимаешь?
- Ага, - Гэррети потер ладонью шею, потом вытер руку о штаны, оставив на них темное пятно.
- А внизу Прис не сидела без дела. По вечерам она часами могла говорить о своих подружках, о том, кто как работает, и, конечно, она работала лучше всех. Не очень приятно соревноваться с любимой девушкой. В конце недели я принес домой чек на 64.40 и стал лечить свои мозоли. Она притащила девяносто и тут же отнесла их в банк.
Так шло и дальше. В конце концов я перестал трахаться с ней.
Приличней было бы сказать, что я перестал делить с ней ложе, но на ложе мы ни разу не были. И у меня, и у нее всегда была куча народу, а на мотель разоряться я больше не мог, поэтому нам приходилось делать это на заднем сиденье машины.
Ей это нравилось все меньше, и я знал это и начал потихоньку ненавидеть ее, хотя еще любил. Поэтому я предложил ей выйти за меня замуж, чтобы все решить. Она стала вилять, но я настаивал на ответе.
- И она ответила "нет"?
- Конечно. "Пит, мы не можем. Что скажет моя мама? Пит, мы должны подождать". Пит то и Пит се, и всегда реальной причиной были деньги, те, что она зарабатывала на пуговицах.
- Тогда зачем ты ее упрашивал?
- Не знаю, - Макфрис яростно потер шрам. - Я чувствовал себя неудачником, потому что мне нечем было доказать ей, что я мужчина, кроме члена, который я совал ей между ног, а ей и этого особенно не хотелось. Сзади ударили выстрелы.
- Олсон? - спросил Макфрис.
- Нет. Он еще здесь.
- А-а.
- Шрам.
- Слушай, что ты пристал?
- Ты спас мне жизнь.